После войны. История Европы с 1945 года

Это недоверие к воспоминаниям о событиях недавнего прошлого, поиск удобных мифов о антифашизме (в Германии — о борцах с нацизмом, во Франции — о Сопротивлении, а в Польше — о жертвах) было важнейшим наследием Второй мировой войны в Европе. В своей позитивной форме оно способствовало национальному возрождению, позволяя таким людям, как маршал Тито, Шарль де Голль или Конрад Аденауэр, предлагать своим соотечественникам правдоподобное и даже достойное гордости представление о себе. Даже Восточная Германия претендовала на благородное происхождение, придуманную традицию: легендарное и в значительной степени сфабрикованное коммунистическое «восстание» в Бухенвальде в апреле 1945 года. Такие истории позволяли странам, пассивно пережившим войну, (как Нидерланды), забыть о своих компромиссах, а тем, чья активность оказалась ошибочной, как Хорватия, похоронить ее в запутанной истории различных проявлений героизма.

Без такой коллективной амнезии удивительное послевоенное восстановление Европы было бы невозможно. Бесспорно, многое из того, что выбросили из памяти, позже возвращались и не давало покоя. Однако лишь значительно позже стало понятно, как сильно послевоенная Европа опиралась на основополагающие мифы, которые с течением лет разрушались и уходили в небытие. В условиях 1945 года, на покрытом руинами континенте, было очень выгодно вести себя так, будто прошлое действительно мертво и вот-вот должна начаться новая эпоха. Ценой этого было выборочное и коллективное забывание, особенно в Германии. Однако всем много чего хотелось выбросить из памяти, а в Германии — и подавно.

III. Восстановление Европы

Все мы теперь знаем, что после этой войны общество не может идти дальше своим чередом, что война сама по себе — это тихая революция, которая прокладывает путь для нового типа спланированного порядка.

Карл Маннгейм

Многие из нас были разочарованы Британией, в которую мы вернулись... никто не мог заставить ее в одночасье превратиться в ту Британию, которую мы хотели

Миссис Уинни Уайтхаус (в фильме Пола Аддисона «Теперь война окончена»)

Лекарство состоит в том, чтобы разорвать порочный круг и восстановить уверенность европейских народов в экономическом будущем своих собственных стран и Европы в целом.

Джордж К. Маршалл

Сам масштаб европейского бедствия открывал новые возможности. Война все изменила. О возвращении к тому, что было до 1939 года, не могло быть и речи практически нигде. Такой взгляд, конечно, разделяла молодежь и радикалы, однако очевидность этого утверждения так же понимали и проницательные наблюдатели из старшего поколения. Шарль де Голль, которому было 54 года, когда Франция была освобождена, и который родился в консервативной католической буржуазной семье в северной Франции, высказался по этому поводу весьма метко: «Во время катастрофы, под бременем поражения, в умах людей произошла великая перемена. Многим катастрофа 1940 года казалась крахом правящего класса и системы во всех сферах».

Однако проблемы начались не в 1940 году — ни во Франции, ни где-либо еще. Борцам с фашизмом казалось, что они все время воюют не только с военными оккупантами и их местными приспешниками, а с целой политической и социальной системой, которую они считали непосредственно ответственной за те бедствия, которые пережили их страны. Именно политики, банкиры, бизнесмены и солдаты межвоенных лет, которые предали жертв Первой мировой войны и заложили основу для Второй, привели их к катастрофе. Именно они, по словам одного британского памфлета, осуждавшего консервативных сторонников умиротворения до 1940 года, были «виновными людьми». Они и их система были мишенью планов послевоенных перемен.

Таким образом, сопротивление повсюду было неявно революционным. Это было заложено в его логике. Отвержение общества, которое породило фашизм, естественно означало: «мечтаю о революции, которая начнет все с чистого листа» (по словам Итало Кальвино). В большинстве стран Восточной Европы лист, как мы видели, действительно вытерли начисто. Но даже в Западной Европе господствовало ожидание кардинальной и стремительной социальной трансформации: в конце концов, кто бы мог стать ей на пути?