После войны. История Европы с 1945 года

Почему Михаил Горбачев так охотно согласился на объединение Германии? В течение десятилетий главной стратегической целью Советского Союза было сохранение территориального статус-кво в Центральной Европе: Москва — как Лондон, Париж и Вашингтон — привыкла к разделенной Германии и давно отказалась от послевоенной цели Сталина — вывести Бонн из Западного альянса. И в отличие от французов и англичан, советское руководство все еще было в состоянии заблокировать процесс объединения, по крайней мере теоретически.

Горбачев, как и все в 1990 году, действовал вслепую. Никто, на Востоке или на Западе, не знал, что делать, если ГДР распадется, а также не имел пособия по объединению Германии. Но, в отличие от своих западных визави, советский лидер не имел выбора. Он не мог надеяться на то, что реально сможет помешать объединению. Единственным способом сделать это, было взять обратно те добросердечные заявления, которые он делал в последние годы, а это серьезно подорвало бы его авторитет. Поначалу он выступал против вступления объединенной Германии в НАТО. И даже после принципиального согласия[439] он продолжал требовать, чтобы войскам НАТО не позволяли приближаться к польской границе меньше чем на триста километров: в феврале 1990 года государственный секретарь США Джеймс Бейкер пообещал это своему советскому визави. Однако, когда это обещание нарушили, Горбачев ничего не смог поделать.

Что он мог сделать, так это набить цену (вполне буквально) за свои уступки. Как и предвидел канцлер Западной Германии, СССР был открыт для финансового убеждения. Сначала Горбачев в обмен на переговоры по объединению попытался потребовать выкуп в 20 миллиардов долларов, но в итоге согласился на сумму около 8 миллиардов, а также еще на 2 миллиарда беспроцентных кредитов. В целом, с 1990 по 1994 год Бонн перевел Советскому Союзу (а затем России) сумму, эквивалентную 71 миллиарду долларов (еще 36 миллиардов долларов пойдут бывшим коммунистическим государствам Восточной Европы). Гельмут Коль также согласился на смягчение страхов СССР (и Польши) в отношении немецкого объединения, пообещав признать нерушимыми восточные границы своей страны: в следующем году это обязательство закрепили в договоре с Польшей.

Обеспечив себе наилучшие условия из возможных, Москва согласилась отказаться от ГДР. Подыграв Вашингтону, Советский Союз выжал из тех плохих карт, которые получил, максимально возможное, и отпустил своего обиженного восточногерманского приятеля с необходимыми протестами, но без особых сожалений. Выстраивать стратегические отношения с дружественной и благодарной новой Германией имело больший смысл, чем делать из нее врага, а с точки зрения Советского Союза, объединенная Германия, которую в тесных объятьях держал — и сдерживал — Запад, была не таким уж и плохим исходом.

ГДР не очень любили. Но нельзя сказать, что за ней никто не скучал. Кроме западногерманских интеллектуалов вроде Гюнтера Грасса и Юргена Хабермаса, которые переживали за душу воссоединенной «великой» Германии,[440] многие восточные немцы, у которых никогда не было другой родины, имели противоречивые чувства от того, что «их» Германию вырывают у них из-под ног. В ГДР выросло два поколения. Они, возможно, и не верили наиболее абсурдным сказкам, но не могли и совсем не прислушиваться к официальной пропаганде. Мы не должны удивляться, узнав, что еще долго после 1989 года дети в восточногерманских средних школах продолжали верить, что восточногерманские войска сражались бок о бок с Красной Армией за освобождение своей страны от Гитлера.