После войны. История Европы с 1945 года

Напрашивается вывод, что более «прогрессивные» посткоммунистические страны вроде Польши, Чешской Республики, Эстонии, Словении и, возможно, Венгрии, смогли на протяжении нескольких сложных лет преодолеть пропасть между государственным социализмом и рыночным капитализмом, хотя и за счет их пожилых и малоимущих граждан; тогда как второй ряд Балканских государств и стран бывшего Советского Союза остался барахтаться позади, сдерживаемый некомпетентными и коррумпированными руководящими элитами, которые не могли и не хотели думать о необходимых изменениях.

Это верно в широком смысле. Но даже без Клауса или Бальцеровича или их венгерских и эстонских коллег некоторые бывшие коммунистические государства справлялись с переходом к рыночной экономике лучше, чем другие: либо потому, что они уже приступили к ней до 1989 года, как мы видели, либо потому, что их искажения советской эпохи не были такими патологическими, как у их менее удачливых соседей (в этом смысле очень показательно сравнение Венгрии и Румынии). И, конечно, чудеса экономических преобразований, которые демонстрировали столичные города некоторых стран — например, Прага, Варшава или Будапешт, — не всегда были повторены в их отдаленных регионах. Как в прошлом, так и сегодня реальные границы в Центральной и Восточной Европе проходят не между странами, а между процветающими городскими центрами и заброшенной и обедневшей сельской глубинкой.

Гораздо более показательным, чем различия между посткоммунистическим опытом этих стран, является их сходство. В конце концов, в каждой стране новые правящие элиты стояли перед одним и тем же стратегическим выбором. «Романтика свободного рынка», как пренебрежительно выразился российский премьер Виктор Черномырдин в январе 1994 года, захватила всех. Такими же были и общие экономические цели: либерализация экономики, переход к той или иной форме свободного рынка и доступ к Европейскому Союзу — с его соблазнительными перспективами иностранных потребителей, инвестиций и региональных фондов поддержки, чтобы облегчить боль демонтажа командной экономики. К таким результатам стремились практически все — и в любом случае, как казалось большинству, альтернативы не было.

Если в публичной политике посткоммунистических обществ и были большие расхождения, то не потому, что мнения общественности в этих странах сильно расходились относительно направления, в котором должны идти эти страны, и как туда добраться. Реальная проблема заключалась в том, как распорядиться ресурсами. Экономика коммунистических государств, возможно, была искаженной и неэффективной, но она включала огромные и потенциально прибыльные активы: энергию, полезные ископаемые, оружие, недвижимость, средства связи, транспортные сети и многое другое. Более того, в постсоветских обществах единственными людьми, которые знали, как управлять лабораторией, фермой или фабрикой, которые имели опыт международной торговли или управления крупным учреждением, и которые знали, как делать дела, были те же самые люди из партии — интеллигенция, бюрократия и номенклатура.

Именно эти люди находились у руля в своих странах после 1989 года не меньшей степени, чем раньше, — по крайней мере, до тех пор, пока не появится новое, посткоммунистическое поколение. Но теперь они будут действовать в новом образе: вместо того, чтобы работать на партию, они будут состоять в различных политических партиях, конкурирующих за власть; и вместо того, чтобы работать на государство, они будут независимыми операторами на конкурентном рынке навыков, товаров и капитала. Когда государство продавало свою долю во всех отраслях, от прав на добычу до жилых многоэтажек, именно эти мужчины (а в основном это были именно мужчины, за исключением будущего премьер-министра Украины Юлии Тимошенко) стояли за продажей и покупкой.

Согласно мантре, которая распространилась по посткоммунистической Европе, капитализм связан с рынками. А рынки означают приватизацию. Распродажа товаров, находящихся в государственной собственности, в Восточной Европе после 1989 года не имела исторического прецедента. Культ приватизации в Западной Европе, набиравший обороты с конца семидесятых (см. главу 16), служил примером для хаотичного выхода из государственной собственности на Востоке, но в остальном у них было очень мало общего. Капитализм в том виде, в каком он сформировался в атлантическом мире и Западной Европе в течение четырех столетий, сопровождался законами, институтами, правилами и практикой, от которых он критически зависел в своем функционировании и своей легитимности. Во многих посткоммунистических странах такие законы и институты были совершенно неизвестны — и опасно недооценивались тамошними неофитами-сторонниками свободного рынка.