После войны. История Европы с 1945 года

Одной из причин искажений, связанных с приватизацией в посткоммунистической Европе, было фактическое отсутствие участия Запада. Естественно, сначала Москва и Варшава кишели молодыми американскими экономистами, которые предлагали своим хозяевам научить их строить капитализм, а немецкие фирмы сразу же проявили особую заинтересованность в сравнительно прогрессивных коммунистических компаниях вроде чешского производителя автомобилей Škoda.[470] Но иностранные правительства практически никоим образом не были вовлечены, не было Плана Маршалла или чего-то отдаленно ему подобного — кроме как в России, куда на поддержку режима Ельцина из Вашингтона направляли значительные суммы в грантах и кредитах, которые опять же утекали в карманы друзей и спонсоров Ельцина.

Вместо этого иностранные инвестиции напоминали не устойчивые усилия, которые помогли после Второй мировой войны восстановить Западную Европу, а скорее бессистемное привлечение в частного сектора, которое происходило после Версальского договора: инвестирования, когда все идет хорошо, и изъятия инвестиций, когда дела идут не очень.[471] Таким образом, как и в прошлом, восточноевропейцам приходилось конкурировать с Западом на заметно неравных условиях, испытывая нехватку местного капитала и внешних рынков и имея возможность экспортировать только низкомаржинальные продукты питания и сырье, а также промышленные и потребительские товары, которые оставались дешевыми благодаря низкой заработной плате и государственным субсидиям.

Неудивительно, что многие новые посткоммунистические правительства, как и их предшественники в период между войнами, испытывали искушение защитить себя от политических издержек этой ситуации, введя меры защиты — в данном случае законы, ограничивающие возможность иностранного владения землей и компаниями. Несколько необоснованно критикуемые иностранными критиками как «националистические», эти отголоски предыдущих усилий по автаркии, как и следовало ожидать, мало чего достигли: ограничивая внешние инвестиции и искажая местный рынок, они просто еще больше подтолкнули процесс приватизации к коррупции.[472]

Таким образом, на каждого нечестного российского олигарха со вторым домом в Лондоне или Каннах или восторженного молодого польского бизнесмена с BMW и мобильным телефоном приходились миллионы недовольных пенсионеров и уволенных работников, для которых переход к капитализму был в лучшем случае сомнительной выгодой — не говоря уже о миллионах крестьян, которым нельзя было ни придумать другое занятие, ни сделать их экономически самостоятельными: в Польше к концу двадцатого века сельское хозяйство приносило всего 3% ВВП, но все еще охватывало одну пятую часть работающего населения. Во многих регионах продолжала буйствовать безработица, а с потерей работы терялись дешевые услуги и другие преимущества, которые в этих странах обычно предоставлялись вместе с рабочим местом. В условиях неуклонного роста цен, будь то из-за инфляции[473] или в ожидании вступления в Европу, у любого человека с фиксированным доходом или государственной пенсией (то есть большинство учителей, врачей и инженеров, которые когда-то были гордостью социализма) были веские основания для ностальгии по прошлому.

Много людей в Восточной Европе — особенно те, кому было за сорок — горько жаловались на свои потери в материальном обеспечении, дешевом питании, жилище и услугах; но это не означало, что они обязательно мечтали вернуться к коммунизму. Как объясняла пятидесятилетняя россиянка — бывший военный инженер, которая вместе с мужем-пенсионером жила на 448 долларов в месяц — зарубежным журналистам в 2003 году: «Мы бы хотели, чтобы наша жизнь была так же легка, как в Советском Союзе, чтобы гарантированно иметь хорошо стабильное будущее и низкие цены — вместе с этой свободой, которой раньше не было».

Опросы общественного мнения латышей, которые пришли бы в ужас при мысли о возвращении к русскому правлению, тем не менее свидетельствуют, что крестьяне были убеждены, что им было лучше в советские времена. Возможно, они правы, — и не только если они были крестьянами. В конце восьмидесятых, до революций, жители Восточной Европы были заядлыми киноманами. К 1997 году посещаемость кинотеатров в Латвии упала на 90%. То же самое было повсюду — в Болгарии она снизилась на 93%, в Румынии — на 94%, в России она упала на 96%. Интересно, что посещаемость кинотеатров в Польше в те же годы снизилась только на 77% процентов, в Чешской Республике — на 71%, в Венгрии — на 51%. %. В Словении почти вообще ничего не изменилось. Эти данные предполагают прямую связь между процветанием и посещением фильмов, и подтверждают объяснение, предложенное в одном болгарском опросе о том, почему люди реже ходят в кино: после падения коммунизма выбор фильмов стал лучшим... но люди больше не могли позволить себе купить билеты.