В первые двенадцать лет применения закон о люстрации нанес сравнительно мало непосредственного вреда. Под его действие попало 300 тысяч человек, которые подали заявку на проверку; около 9 тысяч ее не прошли, что было на удивление небольшим количеством против полумиллиона чехов и словаков, которые потеряли работу или членство в партии после 1968 года. Но более длительным последствием этого закона стал его неприятное послевкусие, что способствовало распространению в чешском обществе цинизма относительно того, как «Бархатная революция» сама себя перехитрила. В Чешской Республике «люстрация» была больше связана с легитимизацией новой элиты, чем с честным отношением к прошлому, которое отходило в небытие.
В июле 1993 года чешский парламент принял закон «О незаконности и сопротивлении коммунистическому режиму», по сути, объявив Коммунистическую партию преступной организацией. Теоретически это должно было привлечь к уголовной ответственности миллионы бывших членов партии, но его последствия были чисто риторическими, и никаких действий не последовало. Отнюдь не дискредитируя коммунизм и не узаконивая его свержение, закон лишь усилил скептическую отчужденность общественности, против которой он был направлен. Через десять лет после его принятия опросы общественного мнения показали, что пятая часть чешских избирателей были сторонниками неизменившейся (и абсолютно законной) Коммунистической партии, которая оставалась крупнейшей политической организацией страны и насчитывала 160 тысяч членов.
XXII. Европа: Старая — и Новая
Вы должны задаться вопросом, почему Европа, похоже, не способна предпринять решительные действия на своем собственном дворе.
Если бы я начал все сначала, я бы начал с культуры.
Держать вместе большое количество людей, которые относятся друг к другу с любовью, всегда возможно, при условии, что есть другие люди, на которых направлены их выбросы агрессии.
Чем объясняется это любопытное сочетание постоянной безработицы, составляющей одиннадцать процентов населения, с общим ощущением сравнительного благополучия со стороны основной массы населения?
Присущие 1990-м тенденции к политическому разобщению не ограничивались странами бывшего коммунистического Востока Европы. То же стремление отбросить кандалы централизованной власти — или же освободиться от ответственности за обедневших сограждан в далекой провинции — чувствовалось и на Западе. От Испании до Соединенного Королевства в установленных территориальных единицах Западной Европы продолжалась широкая административная децентрализация, хотя все они по крайней мере смогли более-менее сохранить форму традиционного национального государства.
В некоторых странах, как мы помним из главы 16, эта центробежная тенденция проявилась на несколько десятилетий раньше. В Испании, где давнее требование автономии со стороны Каталонии или Страны Басков нашло отражение в новой конституции, Каталония за одно поколение превратилась практически в государство в государстве — с собственным языком, институтами и руководящими советами. Благодаря Закону о языковой нормализации 1983 года каталанский должен был стать «основным языком преподавания»; десять лет спустя Женералитат (каталонский парламент) постановил, что использование каталанского в детских садах и яслях обязательно. Неудивительно, что, хотя кастильский испанский язык использовался повсеместно, многим молодым людям было удобнее говорить по-каталански.
Ни один другой испанский регион не получил аналогичного уровня национальной обособленности; но стоит также заметить, что ни один из них не был так важен для страны в целом. В 1993 году на Каталонию, один из семнадцати испанских регионов, приходилась одна пятая внутреннего национального продукта страны. Более четверти всех иностранных инвестиций, которые поступали в Испанию, шли в Каталонию, а из них значительная доля — в процветающую столицу провинции Барселону. Доход на душу населения в провинции в целом был более чем на 20% выше среднего по стране. Если бы Каталония была независимой страной, она считалась бы одним из наиболее процветающих государств на европейском континенте.