После войны. История Европы с 1945 года

Поэтому несмотря на то, что кандидаты от «Плайд Кемри» сначала осуществили прорыв на общенациональных выборах 1974 года и с тех пор удерживали немногочисленное, но заметное представительство в парламенте, они так и не смогли склонить своих соотечественников на сторону национализма. Среди того меньшинства валлийских избирателей, которые в марте 1979 года приняли участие в голосовании о передаче власти региональным учредительному собранию, большинство высказалось против. Когда же двадцать лет спустя децентрализация власти в Уэльсе произошла, это произошло не из-за требований местных националистов, а в результате административной реформы лейбористского правительства Тони Блэра, который проницательно сообразил, что ограниченные полномочия, предоставленные новому валлийскому парламенту в Кардиффе, почти наверняка окажутся в руках тех же самых людей, которые тогда распоряжались ими в Вестминстере. Результат — Валлийское собрание, имеющее значительную символическую ценность, но мало реальной власти, — тем не менее, казалось, удовлетворило требования, которые существовали в отношении отдельной национальной идентичности. В конце концов, Уэльс был присоединен к Англии и оказался под ее властью еще в 1536 году во времена правления Генриха VIII, который и сам был потомком валлийской династии, и хотя недавнее пробуждение интереса к языку и истории было вполне реальным, его не стоит путать с полноценным восстановлением национального сознания. Если под поверхностью общественной жизни Уэльса и скрывался гнев или негодование, то они были вызваны экономическими проблемами, а не подавлеными национальными устремлениями. Если бы валлийцам предложили выбрать между независимостью и восстановлением под английской властью горных долин, селений и портов, разрушенных деиндустриализацией и безработицей, мало кто из них усомнился бы в выборе.

Другое дело — Шотландия. Там также упадок старых отраслей промышленности нанес ужасный урон; но Шотландская национальная партия (ШНП), возникшая в семидесятых годах, могла рассчитывать на долю местных избирателей, в четыре раза большую, чем у их валлийских коллег. Через двадцать лет после своего прорыва как партии «одного пункта» на выборах 1974 года (когда она провела в парламент одиннадцать депутатов), ШНП вытеснила консерваторов и начала составлять серьезную конкуренцию в традиционных избирательных округах лейбористов. В отличие от валлийцев, избиратели Шотландии поддержали децентрализацию власти; и хотя им пришлось ждать этого до 1997 года, шотландский парламент в Эдинбурге, бесспорно, представляет регион, которая считает себя отдельной и обособленной нацией, если не совсем государством.

Шотландский национализм выиграл и от случайного открытия месторождений нефти и газа в Северном море (что принесло богатство Абердину и северо-востоку), и от региональной политики Европейского сообщества, которая позволила шотландским чиновникам и предпринимателям установить прямые отношения с Брюсселем в обход Лондона. Шотландия, хоть и была присоединена к Англии Актом о Союзе в 1707 году, всегда была отдельной страной. Ее самосознание опиралось не столько на языковые или религиозные различия (которые, хоть и были достаточно реальными, ослабли среди большинства ее жителей), сколько на необычную смесь превосходства и ущебной агрессивности.

Таким образом, точно так же, как многие классики современной английской литературы на самом деле ирландцами, некоторые из крупнейших достижений англоязычной политической и социальной мысли времен Просвещения, от Дэвида Юма до Адама Смита и Джона Стюарта Милля (этот список можно продолжать), принадлежали на самом деле шотландцам. Эдинбург в определенном смысле был интеллектуальной столицей ранней промышленной Британии, а Глазго — радикальным ядром британского рабочего движения в начале ХХ века. Шотландские бизнесмены, шотландские менеджеры — и шотландские эмигранты — несли ответственность за создание, заселение и управление большей частью Английской империи. Более того, Шотландия всегда отстаивала и поддерживала особую и отдельную идентичность: даже тогда, когда вся власть была сосредоточена в Лондоне, она сохраняла собственную юридическую и образовательную системы.

Таким образом, независимая Шотландия была вполне вероятным вариантом развития событий — особенно в Европейском союзе, в котором она ни в коем случае не была бы самым маленьким или беднейшим национальным государством. Менее вероятно, что большинство шотландского населения, добившись большей части внешних атрибутов и некоторой части сущности независимости, когда-либо захочет пойти дальше. Географические, демографические и ресурсные ограничения, которые держали Шотландию в зависимости от Великобритании, все еще существуют; и к концу девяностых годов появились основания полагать, что в Шотландии, как и в других странах, двигатель национализма теряет обороты.