После войны. История Европы с 1945 года

Одной из причин возникновения самобытной каталонской идентичности было легко разжигаемое недовольство по поводу значительного вклада, который каталонцы, как ожидалось, должны были внести в национальную казну, отчасти вследствие создания в 1985 году Межтерриториального компенсационного фонда для оказания помощи беднейшим регионам Испании. Но Каталония — как и страна Басков, Галисия, Наварра и другие недавно утвердившиеся автономные провинции — также выигрывала от выхолащивания «испанскости». Франко полностью исчерпал традиционный набор государственных притязаний — славу империи, честь армии, власть испанской церкви, а после его смерти многих испанцев мало интересовали разговоры о наследии или традиции.

На самом деле испанцы, как и предыдущее поколение немцев, что жили после авторитаризма, решительно отвергали «досужие разговоры о государственности». Зато идентичности, связанные с регионом или провинцией, не были запачканы ассоциациями с авторитаризмом: наоборот, они были излюбленной мишенью старого режима, поэтому их убедительно изображали как неотъемлемый компонент переходу к демократии. Эта связь между автономией, сепаратизмом и демократией была менее ясной в случае с Басками, где ЭТА следовала своим кровавым путем (в 1995 году она даже совершила попытки покушений на короля и премьер-министра). Более того, в то время как шесть миллионов каталонцев процветали, старые промышленные районы страны Басков находились в упадке. Безработица увеличивалась, а уровень доходов в регионе был ниже, чем в Каталонии, и был близок к среднему по стране.

Если баскским националистам не удалось извлечь выгоду из этих проблем, то в значительной степени потому, что существенную часть двухмиллионного населения этого региона составляли приезжие — по состоянию на 1998 год только каждый четвертый владел эускара — баскским языком. Не удивительно, что они мало интересовались сепаратистскими движениями: только 18% басков выразили поддержку независимости, отдав предпочтение региональной автономии, которую они уже обеспечили. Даже большинство избирателей баскской национальной разделяли такую позицию. Что касается партии Herri Batasuna («Единство народа»), политического крыла ЭТА, то она теряла голоса в пользу умеренных автономистов и даже основных испанских партий. К концу десятилетия она превратилась в партию аутсайдеров для разочарованных зеленых, феминисток, марксистов и антиглобалистов.

В Испании раскол национального государства был вызван воспоминаниями о прошлом. В Италии это чаще всего было результатом нынешних недовольств. Традиционно проблемные регионы Италии находились на крайнем севере: пограничные регионы, где местное население еще помнило, как им навязали итальянскую идентичность — часто вследствие войны и обычно против их воли, — и где большинство все еще вместо итальянского говорило на французском, немецком или словенском языке. В основном недовольство в этих регионах удалось преодолеть благодаря ряду договоренностей, согласно которым были основаны новые автономные регионы: Валле д'Аоста на альпийском Северо-Западе, где сходятся Италия, Франция и Швейцария; Трентино-Альто-Адидже, который граничит с австрийским Тиролем; и Фриули-Венеция-Джулия вдоль этнически неоднородного границы с Югославией (позже — Словенией). Такие регионы также воспользовались (как мы уже видели в случае с Альто-Адидже) рядом региональных субсидий и других стимулов от Европейского Союза в Брюсселе. К 1990-м годам, с помощью альпийского туризма и с течением времени, северные пограничные земли Италии исчезли с политического горизонта, превратившись в региональные закоулки на континенте регионов. Однако их место заняла более угрожающая форма регионального сепаратизма. С 1970 года, в запоздалом соответствии с положениями послевоенной Конституции, Италия была разделена на пятнадцать регионов, в дополнение к пяти автономным провинциям (три пограничных округа, а также Сардиния и Сицилия). Прецедентов, безусловно, было достаточно: Пьемонт, Умбрия или Эмилия имели не меньшее право претендовать на историческую обособленность, чем Каталония или Галисия, и хотя региональные языковые различия, что всего несколько десятилетий назад были такими разительными, стали менее заметны, все равно они исчезли не до конца. Но новые регионы Италии — в отличие от регионов Испании — были в значительной степени административной фикцией. Несмотря на то, что они могли похвастаться собственными местными выборными советами и органами власти (и давали много рабочих мест), региональные единицы в Италии не смогли ни преодолеть местной идентичности итальянцев на уровне родного города или села, ни политически и прежде всего экономически отделиться от столицы. Однако создание регионов напомнило итальянцам о фундаментальном и продолжающемся разрыве между процветающим Севером и зависимым Югом — и выразило политическое недовольство, к которому этот разрыв приводил.