После войны. История Европы с 1945 года

Бесспорно, Маастрихтский договор значительной степени выдвигал на первый план «субсидиарность[483]» — что-то вроде лезвия Оккама для еврократов, утверждая, что «Любые действия Сообщества не должны идти далее того, что необходимо для достижения целей настоящего Договора. В областях, которые не подпадают под его исключительную компетенцию, Сообщество действует, в соответствии с принципом субсидиарности, только если цели предполагаемого действия не способны быть достигнуты в достаточной мере государствами-членами и поэтому, в силу масштабов или последствий предполагаемого действия, могут быть более успешно достигнуты Сообществом». Но даже это в разных местах прочитывали по-разному: во Франции это означало ограничение власти наднациональных органов, которые находились вне контроля Парижа; в Германии — специальные привилегии и полномочия для региональных правительств; а в Британии — способ блокировать институциональную интеграцию.

Маастрихт имел три существенных побочных эффекта. Одним из них был непредвиденный импульс, который он дал НАТО. В соответствии с ограничительными условиями Договора было ясно (как, по крайней мере, предполагали французы), что недавно освобожденные страны Восточной Европы не смогут присоединиться к Европейскому Союзу в ближайшем будущем — ни их хрупкие юридические и финансовые институты, ни их выздоравливающие экономики не были способны работать при суровых финансовых (и не только) правилах, которые члены Союза ввели для всех тогдашних и будущих подписантов.

Вместо этого в коридорах Брюсселя было высказано предположение, что Польше, Венгрии и их соседям может быть предложено досрочное членство в НАТО в качестве своего рода компенсации: временного вознаграждения. Символическое значение такого расширения НАТО, несомненно, было существенным, поэтому новые страны-кандидаты сразу же согласились на такое предложение. Практические выгоды были менее очевидны (в отличие от ущерба отношениям с Москвой, который был реальным и непосредственным). И поскольку Вашингтон имел свои основания для того, чтобы поддержать расширение Североатлантического оборонительного сообщества, первая группа центральноевропейских государств, как и ожидалось, через несколько лет присоединилась к Альянсу.[484]

Во-вторых, это повлияло на общественную осведомленность относительно европейских дел. Маастрихтский договор вызвал невиданный ранее интерес к тому, что до сих пор было туманной деятельностью Европейского Союза и его анонимных бюрократов. Несмотря на то, что договор одобрили в каждой из стран, где его поставили на всеобщее голосование (хотя в случае Франции лишь 50,1% голосов), он вызвал достаточную оппозицию, чтобы включить вопрос о «Европе» во внутренние политические повестки дня, часто впервые. На протяжении сорока лет институты и правила новой континентальной системы тихо разрабатывались и принимались в малоизвестных городах Бенилюкса без учета общественных пожеланий или демократических процедур. Оказалось, что этим дням пришел конец.

Третьим следствием Маастрихта было то, что он расчистил путь для объединения если не всей Европы, то по крайней мере ее западной части. Конец «холодной войны» и обязательства ЕС в отношении единого рынка устранили препятствия на пути к членству тех государств, которые продолжали быть членами старой Европейской ассоциации свободной торговли.[485] Швеция, Финляндия и Австрия быстро подали заявки на вступление: на их пути больше не стояло обязательства в отношении нейтралитета (или, в финском случае, необходимость сохранять хорошие отношения с Москвой); в то время они все больше беспокоились из-за того, что оказались вне общего европейского пространства.

Переговоры о вступлении с новыми заявителями были завершены всего за три месяца, чему способствовал тот факт, что все три страны были не только стабильными и небольшими — их совокупное население составляло менее одной четверти населения Германии, — но и, без сомнения, богатыми. То же самое можно было бы сказать о последних оставшихся в стороне странах — Норвегии и Швейцарии. Однако, несмотря на значительный энтузиазм со стороны ведущих бизнесменов в этих странах, население обеих стран проголосовали против членства — опасаясь потерять свою автономию и право голоса в наднациональной федерации и будучи скептически настроенным относительно преимуществ присоединения к новой валюте.