После войны. История Европы с 1945 года

Однако в следующем году дефицит Франции составил почти 4,1%, а Германия, чья стареющая экономика, наконец, почувствовала цену объединения, последовала этому примеру с дефицитом в 3,9% и долгом почти в 65%. Учитывая размер экономики каждой из них, тот факт, что ни Франция, ни Германия не придерживались своих собственных правил, представлял собой значительную проблему для всего соглашения. Но на этот раз, когда Комиссия приступила к исполнению штрафных процедур Париж и Берлин дали понять, что считают «временные» дефициты экономически неизбежными и не имеют никакого намерения выплачивать штрафы или даже брать на себя обязательства значительно улучшить показатели следующего года. Более мелкие государства Союза — как те, которые, как Греция или Португалия, прилагали огромные усилия и немалой ценой пытались выполнить условия пакта, так и те, как Нидерланды и Люксембург, которые также опасались за стабильность того, что теперь стало их валютой, — конечно, искренне возмутились, но урок был усвоен. Менее чем через десять лет после своего появления пакт о росте и стабильности был мертв. Насколько на самом деле пострадает евро, если странам-участницам будет предоставлена большая гибкость в их внутренних бюджетах, было отнюдь не ясно. Многие считали, что настоящая проблема заключается не в национальных правительствах, а скорее в жестком и невосприимчивом Центральном банке, который неизменно настаивал на своей полной независимости и до сих пор вел антиинфляционную борьбу 1970-х годов.

Трудности евро указывали на более серьезный недостаток европейского проекта: его чрезвычайно громоздкую систему управления. Проблема заключалась в первоначальной концепции. Жан Монне и его преемники намеренно избегали любых попыток представить, а тем более внедрить, демократическую или федеративную систему. Вместо этого они выдвинули проект модернизации Европы сверху: стратегию производительности, эффективности и экономического роста, разработанную по принципу Сен-Симона[493], управляемую экспертами и официальными лицами и мало учитывающую пожелания тех, кто должен был пользоваться ее плодами. Ее сторонники и поборники бросали свои усилия в значительной степени на сложные технические задачи «строительства Европы». Если другие беспокойства вообще возникали, их все время откладывали на потом.

Таким образом, к 1990-м годам Европейский союз все еще функционировал в соответствии с принципами, которые были заложены десятилетиями ранее и в основном для удобства управления. Неизбранная Комиссия в Брюсселе управляла значительной бюрократией, инициируя политику и осуществляя повестку дня и решения, подлежащие утверждению Советом министров государств-членов. Громоздкий Европейский парламент, заседавший то в Страсбурге, то в Брюсселе, и избираемый напрямую с 1979 года, выполнял медленно расширяющуюся надзорную роль (в первоначальном Римском договоре его функция была строго консультативной), но не обладал законодательной инициативой.

Нестандартные решения, как правило, принимались в Брюсселе экспертами и государственными служащими. Политика, которая, вероятно, затронет значительные группы избирателей или национальные интересы, вырабатывалась в Совете министров и приводила к сложным компромиссам или дорогостоящим сделкам. Все, что не могло быть решено или согласовано, просто откладывалось. Доминирующие государства-члены — Великобритания, Германия и, прежде всего, Франция — не всегда могли рассчитывать на получение того, чего они хотели; но то, чего они действительно не хотели, не происходило.

Это была уникальная конфигурация. Она никоим образом не была похожа на положение отдельных штатов Северной Америки в 1776 году, которые все были сателлитами одной страны — Британии, язык, культуру и правовую систему которой они разделяли. Ее нельзя было сравнить и со Швейцарской Конфедерацией, хотя иногда эту аналогию проводили: своим переплетением суверенитетов, административных анклавов и местных прав и привилегий, которые накладывались друг на друга и существовали много веков, Швейцария, скорее, была похожа на старорежимную Францию без короля.[494]

Государства-члены Европейского Союза, напротив, оставались полностью независимыми и индивидуальным единицами в добровольном объединении, которому они с течением времени передавали произвольно подобранный ряд полномочий и инициатив, никогда не обсуждая, по какому принципу работает эта договоренность и как далеко эта совместная инициатива должна зайти. «Брюссель» — соответственно анонимная штаб-квартира неопределенного административного образования, ни демократического, ни авторитарного, управляемого только с согласия правительств его членов. Изначально все они представляли его себе как проект, от которого выигрывают все: Сообщество/Союз должно было способствовать благосостоянию своих членов, никоим ощутимым образом не ограничивая их независимости. Но так не могло продолжаться вечно.