После войны. История Европы с 1945 года

Как показывает пример суда, весьма опосредованный и часто непредсказуемый способ, которым возникали институты Союза, имел свои преимущества. Очень мало юристов или законотворцев даже из самых проевропейских государств европейского «ядра» были готовы поступиться собственным юридическим преимуществом на местном уровне, если от них этого ожидали бы немедленно. Аналогичным образом, если бы избирателям отдельных государств Западной Европы предложили четко сформулированный «европейский проект», в котором цели и институты Союза описывались в том виде, в каком они впоследствии развивались, его точно отвергли бы.

Поэтому преимущество европейской идеи в послевоенные десятилетия заключалась именно в ее размытости. Подобно «росту» или «миру», с которыми она тесно ассоциировалась в воображении ее поборников, «Европа» была слишком благодатной, чтобы вызвать действенное сопротивление.[501] Еще в начале 1970-х, когда президент Франции Жорж Помпиду впервые отвлеченно заговорил о «Европейском Союзе», министр иностранных дел Мишель Жобер как-то спросил своего коллегу Эдуара Баладюра (будущего премьер-министра Франции), что именно это означает. «Ничего, — ответил Балладюр. — И в этом вся прелесть». Сам Помпиду пренебрежительно определял его как «туманную формулу... чтобы избежать доктринальных споров, которые никуда не ведут».

Конечно, именно эта размытость формулировок в сочетании со слишком точной детализацией законодательных директив ЕС привела к дефициту демократии: европейцам трудно заботиться о Союзе, суть которого так долго была непонятной, но в то же время, похоже, затрагивала все аспекты их существования. И все же, при всех своих недостатках как системы косвенного управления, Союз обладает определенными интересными и оригинальными качествами. Решения и законы могут приниматься на межправительственном уровне, но они осуществляются национальными органами и через них. Все должно осуществляться по соглашению, поскольку нет никаких инструментов принуждения: ни сборщиков налогов ЕС, ни полицейских ЕС. Таким образом, Европейский союз представляет собой необычный компромисс: международное управление, осуществляемое национальными правительствами.

Наконец, хотя у Европейского союза нет ни средств, ни механизмов для предотвращения столкновений между его государствами-членами, само его существование делает эту идею в некотором роде абсурдной. Урок о том, что война — слишком высокая цена, чтобы платить ее за политическое или территориальное преимущество, уже был преподан победителям после Первой мировой войны, но потребовалась Вторая война, чтобы донести тот же урок до проигравшей стороны. Но тот факт, что третья внутриевропейская война была бы катастрофической и, возможно, смертельной, не означает, что она не могла произойти, по крайней мере, в первые послевоенные годы.

Однако к концу столетия элиты и институты Европейского союза были настолько взаимосвязаны и взаимозависимы, что вооруженный конфликт, который никогда не был невозможным, стал каким-то немыслимым. Вот почему «Европа» была желанной целью для стремящихся в него стран, таких как Латвия или Польша, способом вырваться из своего прошлого и страховым полисом на будущее. Но, по иронии судьбы, именно поэтому лидеры ЕС оказались столь беспомощными перед реальностью войны на Балканах.

Его позорное поражение в случае Югославии[502] напоминает о том, что Европейский Союз — заложник недостатков своих добродетелей. Не являясь государством, Союз смог объединить около 450 миллионов человек в единое, свободно организованное сообщество с удивительно небольшим количеством разногласий. Но поскольку это не государство — поскольку его граждане в первую очередь преданы стране, в которой они живут, законам которой они подчиняются, на чьем языке говорят и где платят налоги, — у ЕС нет механизма для определения или обеспечения соблюдения собственных интересов безопасности.

Это не означает, что у «Европы» нет общей внешней политики. Напротив, Европейское сообщество и его преемник ЕС на протяжении многих десятилетий были чрезвычайно эффективны в продвижении и защите своих интересов на международных форумах и против иностранных конкурентов. Но эти интересы от самого начала определялись преимущественно в экономических — или, точнее, протекционистских — терминах. Министры экономики и торговые комиссары Европы вступили в открытую борьбу с Вашингтоном по поводу налоговых льгот для американских экспортеров или ограничений на импорт европейских продуктов.

Более спорным было то, что ЕС также очень успешно боролся за то, чтобы сохранять высокие внешние тарифы для защиты субсидируемых европейских фермеров, ограничивая свободную торговлю такими товарами, как сахар, во вред фермерам в Африке или Центральной Америке[503].