После войны. История Европы с 1945 года

Но между тем как отдельные государства — члены ЕС — даже самые влиятельные — были рады переложить на Брюссель ответственность за отстаивание их экономических интересов во Всемирной торговой организации и других странах, самый главный атрибут любого современного государства они оставляли для себя. Европейский Союз не имел армии.

Отчасти это историческая случайность. В начале 1950-х годов было много тех, кто считал, что в будущем западноевропейцы могут и должны коллективно регулировать военные вопросы — на заседании Консультативной ассамблеи Совета Европы в августе 1950 года Поль Рено из Франции даже отстаивал необходимость создания должности европейского военного министра. Но провал предложения о создании европейских сил обороны (см. Главу 8) и включение Западной Германии в НАТО положили конец таким идеям на целое поколение; вместо этого Западная Европа уютно устроилась под американским ядерным зонтиком.

Когда завершилась Корейская война, а империализм обветшал, каждая западноевропейская страна урезала свой оборонный бюджет. С падением коммунизма расходы на армию достигли нового минимума. В конце восьмидесятых годов средняя доля расходов на оборону в бюджетах стран-членов НАТО уже сократилась до 3,4% ВНП; к 2003 году Дания тратила всего 1,6% ВНП на оборону; Италия — 1,5%; Испания — всего 1,4%.[504] Только французы и англичане потратили значительно больше, хотя ни в том, ни в другом случае расходы теперь не превышали 5% — незначительные по историческим меркам.

Более того, ни одна из вооруженных сил Европы не находилась под «европейским» контролем или, вероятно, не будет находиться под ним в обозримом будущем, несмотря на объявленные в 2000 году планы создания европейских «Сил быстрого реагирования». Хотя в течение нескольких лет существовал Европейский комиссар по внешним сношениям, со времени Амстердамского договора его функции дублировались (и его полномочия, таким образом, уменьшались) Высоким представителем по общей внешней политике и политике безопасности, подотчетным только Совету министров ЕС.[505] И ни Комиссар, ни Высокий представитель не имели никаких полномочий инициировать свою собственную политику, направлять вооруженные силы или выступать от имени внешней политики или министров государств-членов, если только не получили такое указание. Саркастический вопрос, который в предыдущем десятилетии поставил Генри Киссинджер — «Если я хочу позвонить Европе, какой номер мне набрать?» — не потерял актуальности.

Парадоксально, но эти ограничения — тот факт, что, несмотря на свои размеры и богатство, ЕС не был государством, а тем более великой державой, — способствовали укреплению его имиджа как внутри страны, так и за рубежом. В этом отношении ЕС действительно становился похожим на Швейцарию, вместилище международных учреждений и сотрудничества, образец «постнациональных» стратегий решения проблем и социальной сплоченности: не столько сеть институтов или свод законов, сколько набор ценностей — «европейских ценностей», воплощенных в новой Хартии основных прав.

Если ценности и нормы этой новой Европы и подвергались давлению в конце двадцатого века, то не со стороны устоявшихся национальных государств, которым традиционно, но ошибочно противопоставлялась европейская идея. Вместо этого, как ЕС, так и его различные государства-члены в настоящее время сталкиваются с беспрецедентной волной экономических и социальных проблем, вызванных силами, в значительной степени неподконтрольными им, большинство из которых так или иначе связаны с тем, что становится привычным называть глобализацией.

В глобализации не было ничего особенно таинственного. Это даже не было беспрецедентным — влияние на мировую экономику новых и быстрых сетей транспорта и связи в конце девятнадцатого века было по меньшей мере столь же драматичным, как трансформация, вызванная Интернетом, и дерегулирование и либерализация финансовых рынков столетием позже. Не было ничего нового и в неравномерном глобальном распределении выгод от либерализации торговли — особенно когда в конце двадцатого века, не меньше, чем в годы до 1914, режимы международной торговли так последовательно приспосабливались к интересам могущественных и богатых.

Но с европейской точки зрения последние преобразования в мировой экономике отличались одним важным аспектом. В конце XIX века европейские государства только начали расширять свое влияние внутри страны: со временем многие из них будут владеть, управлять или регулировать крупные секторы экономики. Государственные расходы, которые покрывались за счет новых прогрессивных налогов, кардинально выросли: частично чтобы оплачивать войны, но все больше ради того, чтобы обслуживать потребности в социальном обеспечении и благосостоянии, за которые государство теперь пренимало на себя ответственность.