После войны. История Европы с 1945 года

В конце двадцатого века из десяти административных районов Англии только три (Лондон, Юго-Восточная и Восточная Англия) достигли или превысили средний показатель национального богатства на душу населения. Вся остальная страна была беднее, иногда даже намного беднее. На северо-востоке Англии, когда-то самом сердце горнодобывающей и судоходной промышленности страны, валовой внутренний продукт на душу населения составлял всего 60% от лондонского. После Греции, Португалии, сельской Испании, южной Италии и бывших коммунистических земель Германии, Великобритания в 2000 году была крупнейшим получателем структурных фондов Европейского Союза — это означает, что некоторые части Великобритании были одними из самых обездоленных регионов ЕС. Скромные цифры общей безработицы в стране, что для почитателей не только Тэтчер, но и Блэра стало широко разрекламированным поводом для гордости, были искажены из-за непропорционального процветания столицы: безработица на севере Англии оставалась намного ближе к худшему уровню в континентальной Европе.

Заметные региональные различия в богатстве и бедности в Великобритании усугублялись непродуманной государственной политикой; но они также были предсказуемым следствием конца индустриальной эры. В этом смысле они были, так сказать, органическими. Однако в Германии сопоставимые различия были прямым, хотя и непреднамеренным следствием политического решения. Поглощение Восточной Германии в единую Германию обошлось Федеративной Республике более чем в тысячу миллиардов евро в виде трансфертов и субсидий в период с 1991 по 2004 год. Но восточная часть Германии не только не догнала Запад, а в конце девяностых даже начала еще больше отставать.

У частных немецких фирм не было стимула размещать предприятия на Востоке — в Саксонии или Мекленбурге, — когда они могли найти лучших работников за более низкую зарплату (а также превосходную транспортную инфраструктуру и местные услуги) в Словакии или Польше. Старение населения, плохое образование, низкая покупательная способность, отъезд квалифицированных рабочих на запад и укоренившаяся враждебность к иностранцам со стороны тех, кто остался, означали, что Восточная Германия была явно непривлекательна для внешних инвесторов, у которых теперь было много других вариантов. В 2004 году безработица в бывшей Западной Германии составляла 8,5%; на востоке она превысила 19%. В сентябре того же года неонацистская национально-демократическая партия получила 9% голосов и привела в парламент Саксонии двенадцать депутатов.

Пропасть взаимного презрения, отделяющая «весси» от «осси» в Германии, была связана не только с работой и безработицей или богатством и нищетой, хотя с восточной точки зрения именно это было ее самым очевидным и болезненным симптомом. Немцы, как и все остальные жители новой Европы, все больше разделялись новым набором различий, которые противоречили общепринятым географическим или экономическим границам. С одной стороны существовала утонченная элита европейцев: мужчин и женщин, обычно молодых, которые много путешествовали, имели хорошее образование и, возможно, учились в двух или даже трех различных университетах по всему континенту. Их квалификация и профессия позволяли им найти работу в любой точке Европейского Союза: от Копенгагена до Дублина, от Барселоны до Франкфурта. Высокие доходы, низкие цены на авиабилеты, открытые границы и интегрированная железнодорожная сеть (см. ниже) способствовали легким и частым переездам. В целях потребления, досуга и развлечений, а также занятости этот новый класс европейцев путешествовал с уверенной легкостью по своему континенту — общаясь, как средневековые священнослужители, бродившие между Болоньей, Саламанкой и Оксфордом, на космополитичном лингва франка[524]: тогда латинском, теперь английском.

С другой стороны, были — до сих пор в подавляющем большинстве — те, кто не мог или же решил (пока что?) не становиться частью этого смелого нового континента: миллионы европейцев, которые из-за недостатка умений, образования, практики, возможностей или средств были глубоко укоренены там, где они жили. Эти люди, которые в новом средневековом ландшафте Европы были крепостными, не могли вот так сразу воспользоваться преимуществами единого рынка товаров, услуг и труда Европейского Союза. Вместо этого они оставались привязанными к своей стране или местному сообществу, сдерживаемые тем, что не знали о далеких возможностях и не владели иностранными языками, и часто были значительно более враждебными к «Европе», чем их космополитические сограждане.