После войны. История Европы с 1945 года

Горстка звезд футбола — не обязательно самых талантливых, но тех, кто мог похвастаться хорошей внешностью, красивыми женами и оживленной личной жизнью, — взяла на себя роль в общественной жизни Европы и популярных газетах, до сих пор зарезервированную для кинозвезд или второстепенных членов королевской семьи. Когда Дэвид Бекхэм (английский игрок со средними техническими навыками, но непревзойденным талантом к саморекламе) перешел из «Манчестер Юнайтед» в «Реал Мадрид» в 2003 году, это стало топовой телевизионной новостью в каждой стране-члене Европейского Союза. Позорное выступление Бекхэма на Европейском чемпионате по футболу в Португалии в следующем году (капитан английской команды не забил два пенальти, приблизив унизительный ранний вылет своей страны из соревнований) почти никак не уменьшило восторга его поклонников.

Что еще более показательно, уход сборной Англии с соревнований не оказал заметного влияния на телевизионную аудиторию Великобритании в оставшихся матчах между командами из небольших стран (Португалия, Нидерланды, Греция и Чехия), у которых среди британских болельщиков не было особых поклонников. Несмотря на страсти вокруг международных игр, где размахивали флагами, демонстрировали клубную символику и перепевали друг друга гимнами, общее увлечение просмотром игры — любой игры — перевешивали чувство преданности своей команде.[543] В разгар трансляции матчей, которые происходили тем летом в Португалии, на ВВС их посмотрело двадцать пять миллионов зрителей только в Соединенном Королевстве. Официальный сайт турнира Euro.com посетило сорок миллионов пользователей, а количество просмотров страниц протяжении игр достигла полумиллиарда.

Футбол хорошо адаптировался к своей новой популярности. Это было совершенно эгалитарное времяпровождение. В него мог играть любой желающий в любом месте: для игры был нужен лишь мяч, в отличие от плавания, тенниса или гимнастики, для которых требовался определенный уровень дохода или какие-либо общественные сооружения, не слишком доступные во многих европейских странах. Не было никакого преимущества в том, чтобы быть необычно высоким или крепким — совсем наоборот — и игра не была особенно опасной. Как вид занятости футбол долго был низкооплачиваемой альтернативой для ребят из рабочего класса промышленных городков; теперь это был путь к вершинам процветания пригородов и многому другому.

Более того, какими бы талантливыми и популярными были отдельные футболисты, они оставались неотъемлемой частью команды. Их нельзя было легко превратить, как «вечно второго» французского велогонщика Раймона Пулидора, в символ несбывшихся национальных амбиций. Футбол был слишком простым, чтобы использовать его в метафорических и квазиметафизических целях, которое в Америке порой применяют к бейсболу. И игра была открыта для каждого мужчины (и, все чаще, для каждой женщины) в такой мере, в какой это было невозможно в случае профессионального командного спорта, например, в Северной Америке. Короче говоря, футбол был очень европейской разновидностью игры.

В качестве объекта внимания европейской общественности футбол, как порой утверждали, теперь заменил не только войну, но и политику. Он точно занимал гораздо больше места в газетах, а политики повсюду старались выразить свое почтение спортивным героям и продемонстрировать должное знакомство с их достижениями. Но политика в Европе потеряла свое собственное конкурентное преимущество: исчезновение старых господствующих концепций (социализм против капитализма; пролетарии против собственников; империалисты против революционеров) не означало, что определенные вопросы государственной политики больше не будоражили, не поляризовали общественное мнение. Но это затрудняло описание политического выбора и приверженности в традиционных партийных терминах. Старые политические крайности — крайне левые, крайне правые — теперь часто объединялись: обычно ради противодействия иностранным мигрантам и их общем страхе перед европейской интеграцией. Антикапитализм — несколько неубедительно перевоплощенный в антиглобализм, будто национальный капитализм был каким-то другим, менее отвратительным видом, — был привлекателен как для реакционеров-националистов, так и для радикалов-интернационалистов.

Что касается политического мейнстрима, то старые различия между партиями правоцентристов и левоцентристов в значительной степени исчезли. По широкому кругу современных вопросов, шведские социал-демократы и французские неоголисты, например, вполне могут иметь больше общего друг с другом, чем со своими идеологическими предшественниками. Политическая топография Европы резко изменилась за последние два десятилетия. Традиционное деление на «левую» и «правую» политику сохранилось, но в чем именно заключалась разница, было непонятно.