После войны. История Европы с 1945 года

Некогда влиятельные фигуры, такие как Михник и Глюксманн, призывали своих читателей поддержать политику Вашингтона в Ираке, утверждая, опираясь на свои более ранние работы о коммунизме, что политика «либерального интервенционизма» в защиту прав человека повсюду оправдана общими принципами и что Америка сейчас, как и прежде, в авангарде борьбы с политическим злом и моральным релятивизмом. Убедив таким образом самих себя, что американский президент вел свою внешнюю политику ради их целей, они были искренне удивлены, когда позже оказались в одиночестве, а их традиционная аудитория на них не обращает внимания.

Но Михник или Глюксман оказались невостребованы не из-за особенности их позиции. Та же судьба ждала интеллектуалов, которые отстаивали противоположное мнение. 31 мая 2003 года двое известных европейских писателей, философов и интеллектуалов Юрген Хабермас и Жак Деррида опубликовали в «Frankfurter Allgemeine Zeitung» статью под названием «Наше восстановление. После войны: возрождение Европы», в которой утверждали, что новая опасная политика Америки была сигналом тревоги для Европы — возможностью для европейцев переосмыслить их общую идентичность, опереться на общие ценности Просвещения и выработать четкую европейскую позицию в мировой политике.

Выход их статьи был приурочен к появлению по всей Западной Европе подобных сочинения столь же известных общественных деятелей: Умберто Эко — в «La Repubblica»; его итальянского коллеги, философа Джанни Ваттимо — в «La Stampa»; президента Немецкой академии искусств, швейцарца Адольфа Мушга — в «Neue Zürcher Zeitung»; испанского философа Фернандо Саватера — в «El País»; и одинокого американца, философа Ричарда Рорти — в «Süddeutsche Zeitung». Практически в любой период предыдущего века инициатива такого масштаба, в таких ведущих газетах и деятелями сопоставимого положения, стала бы крупным общественным событием: манифестом и призывом к бою, которые вызвали бы волну в политическом и культурном сообществе.

Но инициатива Деррида-Хабермаса, даже несмотря на то, что она выражала чувства, разделяемые многими европейцами, прошла практически незамеченной. Она не стала новостью в прессе, ее текст не цитировали сторонники. Никто не умолял его авторов взяться за перо и прокладывать путь вперед. Правительства значительного числа европейских государств, включая Францию, Германию, Бельгию и позднее Испанию, несомненно, в общих чертах сочувствовали взглядам, выраженным в этих очерках; но никому из них не пришло в голову пригласить для консультаций профессоров Дерриду или Эко. Вся идея сошла на нет. Через сто лет после дела Дрейфуса, через пятьдесят лет после апофеоза Жан-Поля Сартра ведущие интеллектуалы Европы бросили клич — и никто не пришел.

Через шестьдесят лет после окончания Второй мировой войны Атлантический альянс между Европой и Соединенными Штатами находился в смятении. Отчасти это был предсказуемым следствие конца «холодной войны»: несмотря на то, что мало кто хотел роспуска или забвения НАТО, в этой организации в том виде, который она имела на то время, было мало смысла, а ее будущие цели оставались непонятными. Альянс еще больше пострадал в ходе югославских войн, когда американские генералы не хотели делиться принятием решений с европейскими коллегами, которые неохотно проявляли инициативу и могли оказать небольшую практическую поддержку на поле боя.

Прежде всего, НАТО испытало беспрецедентное напряжение из-за реакции Вашингтона на нападения 11 сентября 2001 года. Бескомпромиссный и бестактный односторонний подход президента Буша («с нами или против нас»), пренебрежение предложением помощи его союзников по НАТО и вступление США в войну в Ираке, несмотря на мощную международную оппозицию и отсутствие какого-либо мандата ООН, гарантировали, что Америку — не в меньшей степени, чем «терроризм», против которого она объявила войну на неопределенное время — отныне стали считать основной угрозой миру и безопасности в мире.

Разделение на «Старую» и «Новую Европу», которое, по словам министра обороны США Дональда Рамсфелда, проявилось весной 2003 года, чтобы вбить клин между европейскими союзниками Вашингтона, мало что объясняло по внутриевропейским разногласиям и сильно противоречило реальности. Америка могла рассчитывать на непоколебимое уважение и поддержку только в Польше. В других частях Европы, как новой, так и старой, американскую политику в отношении Ирака и другие действия не одобряли.[547] Но тот факт, что высокопоставленный американский чиновник мог попытаться таким образом разделить европейцев всего через несколько лет после того, как они с такими трудностями начали собирать себя воедино, многих подводил к выводу, что теперь самой серьезной проблемой Европы стали собственно Соединенные Штаты.