После войны. История Европы с 1945 года

Даже собственные проекты Тони Блэра в рамках «третьего пути» — например, относительно полуприватизации лондонской подземки или введения «конкуренции» между услугами больниц — было начато после расчета их экономической эффективности и сопутствующих преимуществ для государственного бюджета. То, что их можно было объяснить социальным преимуществом, воспринимали как неубедительный, задним числом выдуманный аргумент. Кроме того, популярность Блэра со временем снижалась (как показало резкое уменьшение количества голосов, которые он получил во время своей третьей победы на выборах в мае 2005 года). Несмотря на сокращение правительственных расходов, уклонения от европейских норм по социальной поддержке, снижение корпоративного налогообложения и привлечение внутренних инвестиций всеми возможными пряниками, производительность Великобритании упорно оставалась низкой. В исчислении производительности в час она постоянно отставала от «неповоротливых», зарегулированных партнеров в ЕС.

Более того, план новых лейбористов относительно предотвращения грядущего кризиса недофинансированных государственных пенсионных систем — путем передачи ответственности в частный сектор — уже и так был обречен на поражение менее чем через десять лет после его торжественного открытия. В Великобритании, как и в США, компании, вложившие свои пенсионные фонды в нестабильный фондовый рынок, не имели большой надежды выполнить долгосрочные обязательства перед своими сотрудниками, тем более что эти сотрудники — не меньше, чем пенсионеры, зависящие от государственного финансирования — теперь будут жить намного дольше, чем раньше. Становилось ясно, что большинство из них никогда не увидят полную пенсию компании... если только государство не будет вновь вовлечено в пенсионные дела, чтобы компенсировать нехватку. «Третий путь» начинал казаться ужасно похожим на игру в наперстки.

В начале ХХІ века дилемма, перед которой оказались европейцы, называлась не «социализм против капитализма», «левые против правых» или «третий путь», и даже не «Европа против Америки», поскольку для большинства людей выбор, по сути, уже был сделан в пользу Европы. Скорее это был вопрос — то же вопрос, — который история поставила на повестку дня в 1945 году и который тихо, но упрямо вытеснил или пережил все другие темы, которые претендовали на внимание европейцев. Каким могло быть будущее для отдельных европейских национальных государств? Было ли у них будущее?

О возврате к миру отдельных национальных государств, которые были сами по себе и не имели ничего общего со своим соседом, кроме общей границы, не могло быть и речи. Поляки, итальянцы, словаки, датчане и даже британцы теперь были европейцами. Как и миллионы сикхов, бенгальцев, турок, арабов, индийцев, сенегальцев и тому подобное. В своей экономической жизни каждый, чья страна входила в Европейский Союз — или хотела войти — теперь безвозвратно стал европейцем. ЕС был крупнейшим в мире единым внутренним рынком, крупнейшим в мире торговцем услугами и уникальным источником полномочий государств-членов во всех вопросах экономического регулирования и правовых кодексов.

В мире, где относительное преимущество в неизменных ресурсах — энергетике, полезных ископаемых, сельскохозяйственных угодьях, даже местоположении — имело меньшее значение, чем действия, которые способствовали образованию, исследованиям и инвестициям, было чрезвычайно важно, чтобы Союз проявлял все большую инициативу в этих областях. Подобно тому, как в формировании рынка ключевую роль всегда играло государство, создавая правила, которыми руководствовался обмен, занятость и движение, теперь эти правила устанавливал ЕС; кроме того, благодаря собственной валюте он практически стал монополистом на рынке самих денег. Единственным ключевым видом экономической деятельности, который остался в компетенции правительств, а не ЕС, было налогообложение — и то лишь потому, что на этом настояла Великобритания.

Но люди живут не на рынках, а в сообществах. За последние несколько сотен лет эти сообщества были сгруппированы добровольно или (чаще) принудительно в государствах. Пережив 1914-1945 годы, европейцы во всех странах испытывали острую потребность в государстве: политика и социальные программы 1940-х годов отражают эту тревогу сильнее всего остального. Однако после того, как наступило экономическое процветание, общественный мир и международная стабильность, эта потребность постепенно сошла на нет Зато появилась подозрительность относительно государственного вмешательства и стремление к индивидуальной независимости и устранению ограничений для частной инициативы. Более того, в эпоху сверхдержав судьба Европы, казалось, в значительной степени была вырвана из ее рук. Поэтому роль европейских национальных государств все больше казалась чрезмерной. Однако оказалось, что с 1990 года — и тем более с 2001-го — эти государства снова начали приобретать весьма важное значение.