После войны. История Европы с 1945 года

Государство раннего нового времени выполняло две тесно связанные функции: сбор налогов и ведения войны. Европа — Европейский союз — это не государство. Она не повышает налоги и не способна развязывать войны. Как мы видели, ей действительно потребовалось очень много времени, чтобы приобрести даже зачатки военного потенциала, не говоря уже о внешней политике. На протяжении полувека после того, как закончилась Вторая мировая война, в основном это не было недостатком: мысль о еще одной европейской войне с отвращением воспринималась почти всеми европейцами, а для обороны против единственного вероятного врага они имели союзника по ту сторону Атлантического океана.

Но после 11 сентября 2001 года стали очевидны ограничения постнационального рецепта лучшего европейского будущего. В конце концов, традиционное европейское государство не только воевало за границей, но и поддерживало мир у себя дома. Это, как давно понял Гоббс[554], и придает государству его особую и незаменимую легитимность. В странах, где в последние годы насильственные боевые действия развернулись против мирного невооруженного населения (Испания, Великобритания, Италия и Германия), о важности государства — полиции, армии, разведки и судебной системы — никогда не забывали. В «эпоху терроризма» монополию государства на вооруженную силу поддерживает большинство его граждан, и это придает им уверенности.

Государства гарантируют безопасность своих граждан. В то же время не было ни одного намека на то, что в обозримом будущем Брюссель (Европейский Союз) может или собирается взять на себя эту ответственность. В этом ключевом аспекте государство продолжало быть главным легитимным представителем своих граждан, и транснациональный союз европейцев, несмотря на все его паспорта и парламенты, не мог даже надеяться составить ему конкуренцию. Европейцы могли пользоваться свободой подавать апелляции через головы своих правительств европейским судьям, и многих по-прежнему удивляло, что национальные суды в Германии или Великобритании с такой готовностью выполняли решения, вынесенные в Страсбурге или Люксембурге. Но когда речь шла о том, чтобы остановить боевика или террориста, ответственность и, следовательно, власть оставались в Берлине или Лондоне. В конце концов, что должен сделать европейский гражданин, если его или ее дом бомбят? Позвонить бюрократу?

Легитимность определяется способностью: легитимность разрозненного, ультрафедеративного государства Бельгия подвергли сомнению именно потому, что оно порой казалось неспособным обеспечить безопасность своих граждан. И хотя государственная состоятельность начинается с оружия, но не завершается на нем даже сегодня. До тех пор, пока именно государство (а не надгосударственное объединение) выплачивает пенсии, обеспечивает безработных и дает образование детям, государственная монополия на определенный вид политической легитимности будет оставаться неоспоримой. На протяжении ХХ века европейские национальные государства брали на себя значительную ответственность за безопасность и благополучие своих граждан. В недавние годы они сложили с себя навязчивый надзор за нравственностью поведения граждан и в определенной степени — но не полностью — полномочия в экономике. Остальное осталось без изменений. Легитимность также зависит от территории. Европейский союз, как отмечали многие наблюдатели, является совершенно оригинальным созданием: он определен территориально, но не является единым территориальным образованием. Его законы и нормативные акты действуют на всей территории страны, но его граждане не могут голосовать на национальных выборах друг друга (при этом они могут свободно голосовать на местных и европейских выборах). Географическому охвату Союза совершенно противоречит его относительная незначительность в повседневных делах европейцев, по сравнению со страной их рождения или проживания. Безусловно, Союз является крупным поставщиком экономических и других услуг. Но это определяет его граждан скорее как потребителей, чем как участников «сообщества пассивных граждан... которыми управляют незнакомцы». Именно поэтому могут напрашиваться нелестные сравнения с Испанией или Польшей до установления демократии, или молчаливой политической культурой Западной Германии при Аденауэре: бесперспективные прецеденты для такого амбициозного начинания.