После войны. История Европы с 1945 года

Такому отношению способствовало то, что почти все напоминания о нацистских зверствах находились далеко; нацисты продуманно расположили главные лагеря смерти далеко от «старого рейха». Не то чтобы близкое расположение само по себе было гарантией чуткости. То, что Дахау был расположен в пригороде Мюнхена, и из центра города до него можно было доехать на трамвае, не углубляло у местного населения осознание того, что там происходило: в январе 1948 года баварский парламент единодушно проголосовал за то, чтобы реорганизовать этот нацистский лагерь в «Arbeitslager», лагерь принудительного труда для «лентяев и асоциальных элементов». Ханна Арендт, приехав в Германию в 1950 году, отметила: «Всюду заметно, что никто не реагирует на то, что произошло, но трудно сказать, что это — сознательный отказ оплакивать погибших или проявление собственно эмоциональной несостоятельности». В 1955 году франкфуртский суд оправдал некоего доктора Петерса, генерального менеджера компании, которая поставляла СС газ Циклон-Б, на тех основаниях, что не было «достаточного количества доказательств того, что его использовали для убийства депортируемых».

В то же время немцы — единственные во всей Европе — не могли отрицать того, что они сделали с евреями. Они могли пытаться не говорить об этом; могли подчеркивать свои собственные страдания; могли перекладывать вину на «горстку» нацистов. Но не могли уклониться от ответственности за преступление геноцида, переложив ее на кого-то другого. Даже Аденауэр, хотя он публично ограничивался выражением сочувствия еврейским «жертвам», никогда не называя тех, кто их преследовал, был вынужден подписать договор о возмещении ущерба с Израилем. И несмотря на то, что ни британцы, ни французы, ни даже сами итальянцы не проявляли никакого интереса к мемуарам Примо Леви, «Дневник Анны Франк» (надо признать, написанный более доступно) стал рекордным бестселлером среди книг в бумажной обложке в истории Германии, разойдясь тиражом свыше 700 тысяч экземпляров по состоянию на 1960 год.

Серия судебных процессов, вызванных запоздалыми расследованиями немецких преступлений на Восточном фронте, стали спусковым крючком для немецкого самоанализа. Начавшись в Ульме в 1958 году с разбирательств против членов «Групп воздействия» военного времени, за которыми последовали арест и судебное преследование Адольфа Эйхмана, и завершившись франкфуртскими процессами над охранниками Аушвица в период с декабря 1963 по август 1965 года, эти процессы стали первой за все послевоенное время возможностью для бывших заключенных публично заговорить о том, что они пережили. В то же время двадцатилетний срок давности Федеративной Республики за убийство был продлен (хотя еще не отменен).

В значительной степени к такой смене настроений привела волна антисемитского вандализма в конце 1950-х годов и рост очевидности того, что молодые немцы абсолютно ничего не знают про Третий рейх: их родители ничего им не рассказывали, а учителя избегали этой темы. Начиная с 1962 года, десять западногерманских земель объявили, что теперь история 1933-1945 годов, в том числе истребление евреев, станет обязательным предметом во всех школах. Следовательно предположение Конрада Аденауэера, которое он сделал сразу после войны, вывернули наизнанку: здоровье немецкой демократии теперь требовало того, чтобы о нацизме помнили, а не забыли. И все больше внимания уделялось геноциду и «преступлениям против человечности», а не «военным преступлениям», с которыми до сих пор в первую очередь ассоциировался национал-социализм. Новому поколению предстояло осознать природу и масштабы нацистских злодеяний. Популярные журналы вроде «Stern» и «Quick» больше не могли преуменьшать значимости лагерей так, как в 1950-х, или петь оды «хорошим» нацистам. Общество начало понемногу узнавать о неприемлемости и непристойности недавнего немецкого прошлого.

Это изменение не следует преувеличивать. В шестидесятых и западногерманский канцлер (Кизингер), и федеральный президент (Ганс Любке) были бывшими нацистами — вопиющее противоречие в представлениях о себе Боннской республики. Одним делом было сказать правду о нацистах, а совсем другим — признать коллективную ответственность немецкого народа: об этом большинство политического класса Германии все еще хранило молчание. Кроме того, несмотря на то, что количество западных немцев, которые считали, что Гитлер стал бы одним из величайших государственных деятелей Германии, «если бы не война», уменьшилось с 48% в 1955 году до 32% в 1967-м, последние цифры (пусть они и представляли преимущественно ответы старших респондентов) вряд ли были обнадеживающими.