После жизни и смерти

Фигура поднялась, и за ее спиной расправилась пара пернатых крыльев. Огромные, но не белоснежно-белые, а с некими вкраплениями рыжих перьев; в этой «небезупречности» таилась сила, как если сравнивать белизну декоративного голубя и раскраску крыльев боевого ястреба.

– Вы – ангел или кто-то в этом роде? – несмело спросил Юрий. – И, если все забудется, зачем тогда мы вообще разговариваем?

– «Кто-то в этом роде», – повторил крылатый. – Меня зовут Обдах, и хотя знания вы не сможете унести из этого замка, кое-что решить и подправить в новой жизни вам будет позволено.

Капюшон все так же скрывал его лицо, открывая лишь небольшой участок подбородка, но им показалось, что крылатый едва заметно улыбнулся.

– Пойдемте, я покажу ваши покои, где вы сможете отдохнуть наедине друг с другом

Обдах пошел вперед по, казалось, бесконечному коридору, и шаги его отдавались гулом, отражаясь от высоких колонн и теряясь где-то в облаках. Суворовы взялись за руки и пошли за ним. Через какое-то время им на пути стали попадаться и другие создания в серых мантиях и с крыльями. У кого-то крылья были белоснежными, у кого-то – с синим или зеленым оттенком, но не одно из оперений больше не наводило на мысли о хищной птице.

– Разве нам не положены ответы хотя бы на какие-то вопросы? – проговорил Юра.

Анна молчала. Никто не станет делать их жизнь проще или терпимее, в этом она уверилась на слишком жестоком уроке.

– Ответов достоин только тот, кто сам до них добрался, – парировал Обдах. – Не тревожьте свои души излишними размышлениями и треволнениями, верховный уже выбрал лучший из возможных путей для вас и каждого из нас.

Втроем они вышли из коридора в огромную галерею или скорее на мост через огромные поля облаков, спустившихся с потолка крутой горкой вниз. Прямо в пустоте встроенные в перила стояли двери из темного дерева с витиеватой ковкой вместо дверного косяка. Обдах остановился возле одной из них.

– Вы можете выбрать себе имена, внешность и какие-то мелочи в характере, какие-то небольшие пристрастия – что-то, что позволит вам, не помня, узнать друг друга, – крылатый открыл дверь, за которой вместо белых облаков простирался лужок с сочной зеленой травой, рядами стояли деревья, и вдалеке виднелась прозрачная речушка.

– Прямо райские кущи, – пробормотала Анна. – Но почему мне кажется, что это нельзя назвать Раем?

– Рай дается навсегда, а это – лишь временное пристанище, – заметил Обдах. – К тому же «Рай» неразрывно связан с Богом… В разных мирах придумано множество богов, некоторые из них действительно существуют, другие – лишь в людских головах, и даже сами боги не знают: кто из них кто.

Анна покачала головой, похоже, все объяснения сводились к одному: кто-то уже всё решил за них, а им нужно просто молчать и подчиняться.

– А что будет, если мы попытаемся сбежать и перерешить всё сами?

Суворова сложила руки на груди, глядя на фигуру в серой мантии с вызовом, мол, действительно, так и поступим.

– Я не буду препятствовать, – спокойно отвечал Обдах, – но в коридорах без сопровождения демиурга вас скоро настигнет забвение. Вы потеряете цель своего побега и причину. Не лучше ли насладиться спокойствием под сенью прекрасного сада и придержать при себе воспоминания подольше?

========== В преддверии новой жизни. Часть 2 ==========

– Спросить дорогу, значит? – переняв манеру самой Агаты, протянул Чешир, мягко опустившись на деревянный пол.

Здесь чувствовалась привычная тяжесть, отголосок нормальности в бесконечном, никому не принадлежащем хаосе.

– Спросить дорогу, – кивнула Агата и добавила, все так же глядя вниз: – Он останется жив.

Маг внимательно изучал девушку: спутанные волосы, какие-то цепочки и кольца на лице, рогах и одежде, общая неухоженность и грубый стиль в одежде. Новорожденная душа – теперь это было сложно не заметить. Тотем есть, он рядом и полностью повторяет очертания тела. Душа еще не имеет памяти и привычки, она пластична, податлива. Вздумай девушка прокраситься или подстричься – тотем тоже поменяется вслед за физическим внешним видом, даже сейчас одежда и украшения, как на теле. Душа без памяти, без боли и груза пережитых жизней, не привязанная ни к чему, даже к собственному миру.