что, по его мнению, он бы должен был стреляться с бароном Гекереном, отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо он написал Гекерену, а не Дантесу. На это Пушкин отвечал, что Гекерен, по официальному своему положению, драться не может[565].
Безусловно, все эти рассуждения были отголоском разговора со Строгановым. Но в письме к Верстолку Геккерн, чтобы не вызывать лишних вопросов, придал своему визиту как бы случайный характер - ехал на обед и захватил письмо для совета.
Строганов оказался в сложном положении. Он уже раз пытался примирить Пушкина с Геккернами, но из этого ничего не вышло. Пригласить к себе поэта и прочитать ему мораль было недостаточно. Оскорбление, которое Пушкин нанес Геккернам требовало серьезных извинений, на которые поэт никогда не пошел бы. Оставалось одно - дуэль. Посланник хорошо разбирался в правилах дворянской этики и знал, что предложит ему Строганов. В своих последуэльных письмах Геккерн постоянно ссылался на имя родственника-вельможи. 11 февраля он писал барону Верстолку:
я не хотел опереться только на мое личное мнение и посоветовался с графом Строгановым, моим другом. Так как он согласился со мною, то я показал письмо сыну, и вызов господину Пушкину был послан.
И добавил:
В самый день катастрофы граф и графиня Нессельроде, так же, как и граф и графиня Строгановы, оставили мой дом только в час пополуночи[566].
Создавалось впечатление, что не Геккерны, а Строганов принял окончательное решение свести родственников на дуэли. И судить надо было одного из самых влиятельных лиц государства! Ясно, что при таком порядке вещей, посланник мог чувствовать себя вполне защищенным.
Тем временем, отобедав на скорую руку, в шестом часу дня, Пушкин вышел из дома. Возможно, у него была предварительная договоренность о повторной встрече с Вревской, или поэт просто искал возможность отвлечься и решил еще раз навестить тригорскую знакомую. Во всяком случае, как следует из письма барона М.Н.Сердобина (сводного брата Б.А.Вревского), они виделись в этот день:
во время короткого пребывания моей невестки здесь ...Александр Сергеевич часто бывал у нас и даже обедал и провел почти весь день у нас накануне этой несчастной дуэли...[567].
Предположим, что память барона подвела, и он соединил в уме события двух последних дней, но существует еще одно свидетельство, которое косвенно подтверждает, что такая встреча, хотя не столь продолжительная, могла состояться и 26 января. Барон Б.А.Вревский писал Н.И.Павлищеву: «Евпраксия Николаевна была с покойным Александром Сергеевичем все последние дни его жизни»[568], то есть последний день не исключался.
Вечером, возвращаясь с Васильевского острова, Пушкин зашел в книжную лавку Лисенкова на Садовой улице, где долго и оживленно беседовал с литератором Б.М. Федоровым. После катастрофы Лисенков писал Ефремову, что
они (т.е. Пушкин и Федоров –А.Л.) два или три часа не могли расстаться и пробыли в моем магазине чуть ли не до полуночи ...предложенный им мною чай не пожелали принять и с жаром друг с другом вели непрерывный интересный разговор обо всем литературном мире[569].
В сообщениях подобного рода время играет особую метафорическую роль, указывающую на важность события. «Два или три часа», «чуть ли не до полуночи» - это образное определение, а не точное указание на время. Скорее всего, Пушкин провел в лавке не более двух часов и ушел около десяти часов вечера.
Между тем, переговорив со Строгановым, Геккерн по пути домой заехал к Аршиаку и, получив его согласие продолжить исполнение обязанностей секунданта, захватил с собой. Дома они составили вызов Пушкину: