Однако, что-то не так в этих записях - совсем не так: «встал весело», обедал «необыкновенно весело, пел песни», «встретил радостно». Праздник жизни, да и только! И это при том, что через несколько часов должен был состояться смертельный поединок, а секундант еще не найден. И вдруг чудесным образом после 11 часов в окне пушкинского дома появляется Данзас.
Он мне брат, он невинен, я схватил его на улице»[582].
Так поэт позже просил передать царю, и был отчасти прав, поскольку встретил друга на пороге - почти на улице. Но до этого, думается, произошли события, которые могли бы многое объяснить в происшедшей трагедии, но остались как бы незамеченными.
Около 9 часов утра Пушкин получил письмо от д'Аршиака:
Милостивый государь, я настаиваю и сегодня утром на просьбе, с которой имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я переговорил с секундантом, выбранным вами, и притом в кратчайший срок. До полудня я останусь у себя на квартире; надеюсь ранее этого часа принять лицо, которое вам угодно будет прислать ко мне. Примите, милостивый государь, уверение в моем глубочайшем уважении. Виконт д'Аршиак С.-Петербург среда 9 ч. Утра 27 января /8 февраля 1837 г.[583].
Справедливо ли думать, что, получив такое послание, поэт продолжил свое «героическое» веселье? Сам тон его ответного письма и несколько попыток более точно сформулировать свое отношение к происходящему, говорит об обратном - о невероятном раздражении, в котором находился поэт:
т.к. это мой зять вызывает меня и считает себя оскорбленным, пусть он и идет и находит его (секунданта. — А.Л.) мне», «...т.к. эта компания вызывает меня и считает себя оскорбленной, пусть она мне находит его».
В окончательном варианте это раздражение было несколько смягчено, но все равно отражало отнюдь не светлое настроение поэта:
Виконт, Я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу своего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерн, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дома лишь для того, чтобы ехать на место. Благоволите принять уверение в моем совершенном уважении. 27 января. А. Пушкин[584].
Естественно, секундант Геккерна ответил немедленно на это грубое, идущее вразрез с дуэльным кодексом, послание, и к 10 часам утра - французское посольство находилось в пяти минутах ходьбы от дома Пушкина - поэт получил от Аршиака письмо, уже более жесткое по тону:
Милостивый государь. Оскорбив честь барона Жоржа де Геккерна, вы обязаны дать ему удовлетворение. Вам и следует найти себе секунданта. Не может быть и речи о подыскании вам такового. Готовый со своей стороны отправиться на место встречи, барон Жорж де Геккерн настаивает на том, чтобы вы подчинились правилам. Всякое промедление будет сочтено им за отказ в должном ему удовлетворении и за намерение оглаской этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед поединком, станет, если вы снова откажетесь, одним из условий барона Жоржа де Геккерна; а вы сказали мне вчера и написали сегодня, что принимаете все его условия. Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном уважении. Виконт д 'Аршиак[585].
Времени для «веселья» не оставалось: Аршиак был прав, и Пушкину пришлось подчиниться дуэльным правилам. В начале одиннадцатого часа он вышел из дома и отправился на поиски секунданта.