Поэт не случайно обратился к дипломатическому лицу. Поэт знал, что если его секундантом будет иностранный дипломат, то его обвинительное письмо к Геккерну сразу же станет известно всему дипломатическому корпусу и посланник окажется публично опозоренным. Этого и добивался Пушкин: он хотел, чтобы его обвинения получили самую широкую огласку[576].
Вряд ли Пушкина волновала реакция дипломатического корпуса. Ему нужен был скандал, а не суд над Геккернами, который он уже итак проиграл в общественном мнении.
На балу у графини Разумовской Пушкин виделся с Вяземским, Тургеневым и Софьей Карамзиной. Спустя годы В.Ф.Вяземская рассказывала Бартеневу:
Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: «Подите посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с Даршиаком; тут что-нибудь недоброе». Вяземский направился в ту сторону, где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор прекратился[577].
Однако, несмотря на это, князь на страницах посмертного издания «Современника» легко представился несведущим человеком:
в последний разговор мой с Пушкиным 26 января (на бале у графини Разумовской) просил он меня написать к кн. Козловскому и напомнить ему об обещанной статье для «Современника». Принимая сие поручение, мог ли я предвидеть, что роковой жребий, постигнувший его на другой день, был уже непреложно отмечен в урне судьбы и что несколько часов после увижу Пушкина на одре смерти и услышу последнее его дружеское прощание[578].
Сплетено красиво, но ни слова об Аршиаке и его разговоре с поэтом! Приблизительно в той же манере высказалась и Софья Карамзина:
во вторник .…вечером на балу у графини Разумовской я видела Пушкина в последний раз; он был спокоен, смеялся, разговаривал, шутил, он несколько судорожно сжал мне руку, но я не обратила внимания на это[579].
Представив Меджениса Аршиаку для дальнейших переговоров, Пушкин вернулся домой в первом часу ночи. Но уже через час от английского дипломата принесли письмо. На первой странице его вверху было помечено: «Среда. Утро. 1 ч. 30 мин.». Медженис писал:
Сию минуту я вернулся от графини Разумовской, где я вас повсюду искал, чтобы сказать о том, что только что беседовал с г-ном д'Аршиаком. - Не найдя вас, я полагаю, что вы уехали, и так как мое посещение в такой час могло бы вызвать подозрения у вашей супруги, я предпочитаю послать вам эти строки.
Я сказал г-ну д'Аршиаку, что вы только что говорили со мной о своем деле с господином де Геккерном, приглашая меня быть вашим секундантом, и что, не давая окончательного согласия взять на себя эту роль, я обещал вам переговорить с ним.- Он отказался объясняться со мною, если только я не объявлю себя вашим секундантом, чего я не сделал. - На этом дело остановилось, и я обещал ему сообщить вам о том, что произошло между нами.
Однако кажется мне, я увидел, что дело не может окончиться примирением, надежда на которое побудила бы меня, быть может, вмешаться; - ввиду этого прошу вас, милостивый государь, не настаивать на том, чтобы я взял на себя ту роль, которую вы желали мне поручить. Я должен чувствовать себя польщенным тем доверием, которым вы хотели почтить меня, и вновь вас за это благодарю. Я не думаю также, чтобы мой отказ мог причинить вам затруднения.
Благоволите, милостивый государь, принять выражение моих отличных чувств, Артур К. Меджнис[580].
Дипломатическая фраза «я увидел, что дело не может окончиться примирением» означало только одно: умный англичанин разобрался, что его участие в дуэли на стороне поэта не составит ему чести. Но кто помог ему разобраться в этом? И так быстро – буквально за час?! Не Фикельмон ли, чьим покровительством он пользовался?! Поэт надеялся на дружеские чувства Меджниса, но осторожность и профессиональное чутье одержали победу в душе иностранца.
Дуэль
27 января, в среду, как следует из конспективных заметок Жуковского, составленных по опросам домашних, Пушкин:
Встал весело в 8 часов. — После чаю много писал - часу до 11-го. С 11 обед. - Ходил по комнате необыкнов<енно> весело, пел песни. Потом увидел в окно Данзаса, в дверях вст<ретил радостно>[581].