Конечно, у Пушкина были основания для ревности, но совсем другого рода. В лице Дантеса поэт ревновал само Провидение, поскольку только оно одно было предметом его творческого и житейского внимания. Молодой Геккерн был для Пушкина не только волокитой, удалым кавалергардом, светским щеголем, досаждающим его семье, но и посланцем рока. Такова природа творческого гения - он верит в истину и сам испытывает ее. И тогда все приобретает усиленное, метафизическое значение: и светлые волосы Дантеса, и находчивость, с которой он парировал шутки Пушкина, и вообще его «врожденная способность нравиться». Возможно ли, чтобы на одного человека свалилось невесть откуда - благодаря каким силам?! - и красота, и богатство и удача. И все это без видимого таланта, без напряжения души. Дантес должен был уступать не столько Пушкину, сколько олицетворенной в нем творческой силе жизни. Не этот ли пафос звучал и звучит в знаменитом вопросе: «А гений и злодейство – две вещи несовместные. Неправда ль?».
Поэту казалось, что он своевременно угадывает ходы противника и добьется скорой победы. По части разгадывания интриг ему не было равных. Но в том то и дело, что Дантес вовсе не интриговал – вернее, интриги его лежали на поверхности. Он был слишком прост для этого, слишком обласкан жизнью, чтобы вмешиваться в тайный ход вещей и перестраивать их по своему усмотрению: он пользовался готовым. Пушкин явно переоценил соперника. Все слова, сказанные М.Цветаевой о Наталье Николаевне, на самом деле имели прямое отношение к Дантесу. Это между ним и поэтом разыгралось противостояние: все или ничто. Поэзия - все, земные блага - ничто. Последнее в земной жизни оказалось сильнее.
Вообще же удивляет интеллектуальная сторона исследовательского и гражданского интереса к Пушкину. Насколько он избирателен, как далек от путей нравственности! Рассуждая о высоких чувствах, большинство исследователей с каким-то приподнятым настроением допускают мысль о так называемом благополучном исходе дуэли. Пушкин убивает Дантеса! Это возможно? Конечно, возможно. Для тех, кто считает Христа исторической личностью, поцелуй Иуды литературной метафорой, а тайну человеческого духа - суммой выработанных рефлексов. Признать, что у смертельной дуэли не может быть благополучного исхода они не в силах – ведь в честнейшей битве один на один выживает сильнейший. Но почему сильнейшим оказался Дантес - загадка для них непосильная, противоречие неразрешимое?!
На следующий день, во вторник, 24 ноября на именинах у Е.А. Карамзиной Жуковский, увидевшись с Соллогубом, успокоил его насчет Пушкина,
что дело он уладил и письмо послано не будет[177].
И, кажется, действительно, все устроилось, вошло в наезженную колею. И Пушкин вновь пошел к ростовщику Шишкину и получил от него 1200 рублей под залог жёниной турецкой шали (черной, с широкой каймой, малодержаной)[178].
А в установившейся тишине преданный друг Жуковский «аукал» поэта:
Неужели в самом деле ты не хочешь ходить ко мне, Александр Сергеевич. Это производит в душе моей неприятное колыхание. Уповаю, что нынче наслаждусь твоим лицезрением.[179]
Междуэлье
Междуэлье - время паузы, деятельного безвременья. Великие актеры подчеркивают паузой глубину мысли, великие драмы - глубину конфликта. Бессмысленно наполнять ее пошлой суетой, заламыванием рук. Многозначительное кривлянье лишь умаляет действие, наводит забвение. В неприметном движении событий, странном их сближении, в неброской выразительности присутствует своя строгая гармония.
А. И. Тургенев приехал в Петербург, когда дуэльная история, казалось, исчерпала себя и замерла на месте. С. Н. Карамзина писала брату:
В среду 25-го мы были неожиданно обрадованы приездом Александра Тургенева, оживившего наш вечерний чай своим прелестным умом, остротами и неисчерпаемым запасом пикантных анекдотов обо всех выдающихся представителях рода человеческого[180].