Последняя мистификация Пушкина

Дру­зья по­эта, склон­ные по­зло­сло­вить, в кра­соч­ных вы­ра­же­ни­ях рас­ска­за­ли о не­обыч­ном по­ве­де­нии Пуш­ки­на и его скан­даль­ных за­яв­ле­ни­ях. Удив­ля­ло то, что по­эт не ве­рил в же­нить­бу ка­ва­лер­гар­да, уже офи­ци­аль­но объ­яв­лен­ную, и да­же бил­ся об за­клад, что она не со­сто­ит­ся. Но по­че­му он это де­лал, с ка­кой це­лью - ни Вя­зем­ские, ни Ка­рам­зи­ны не мог­ли объ­яс­нить? Скла­ды­ва­лась уди­ви­тель­ная кар­ти­на: с од­ной сто­ро­ны – за­га­доч­ное спо­кой­ст­вие Жу­ков­ско­го, а с дру­гой – сму­ще­ние и рас­те­рян­ность лю­дей, по­все­днев­но ок­ру­жавших по­эта. Ни­че­го, кро­ме тре­во­ги, это не мог­ло вы­звать.

Тур­ге­нев уви­делся с Пуш­ки­ным на сле­дую­щий день 26 но­яб­ря у Вя­зем­ских. С ут­ра он со­вер­шал мно­го­чис­лен­ные ви­зи­ты, но ве­чер за­вер­шил в гос­ти­ной кня­зя, где его под­жи­да­ли дру­зья:

Был у Вя­зем­ских, у Мей­енд[ор­фа], два раза встре­тил Го­су­да­ря, у Пу­тят., у Щерб. обе­дал у Та­тар., ве­чер у Бра­ву­ры, у Вя­зем­ских, у Коз­лов­ско­го, и опять у Вя­зем­ских. Объ­яс­не­ние с Эми­ли­ей Пуш­ки­ной. Жу­ков­ский, Пуш­кин[184].

Ком­па­ния об­су­ди­ла по­след­ние по­ли­ти­че­ские и ли­те­ра­тур­ные но­во­сти - ко­рот­ко по­го­во­ри­ли о пла­нах на бу­ду­щее, по­ра­до­ва­лись при­ез­ду дру­га. Тут же Тур­ге­нев со­об­щил по­эту, что при­вез из Фран­ции за­ка­зан­ные им ар­хив­ные до­ку­мен­ты для ис­то­ри­че­ских за­ня­тий, и они до­го­во­ри­лись встре­тить­ся.

На сле­дую­щий день 27 но­яб­ря вме­сте с Пуш­ки­ным и На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной Тур­ге­нев при­сут­ст­во­вал в Боль­шом те­ат­ре на пре­мье­ре опе­ры Глин­ки «Жизнь за ца­ря» («Иван Су­са­нин») и сде­лал лю­бо­пыт­ную за­пись в днев­ни­ке:

У Хит­ро­вой. Фи­кель­мон. (…) Обед у Вя­зем­ских — с Жу­ков­ским и Пуш­ки­ным в те­ат­ре. Се­мей­ст­во Су­са­ни­на; от­кры­тие те­ат­ра, пуб­ли­ка. (…) Был в ло­же у Экер­на. Ве­чер у Ка­рам­зи­ных, Жу­ков­ский![185]

Что зна­чит за­ме­ча­ние: «Был в ло­же у Экер­на», то есть у по­слан­ни­ка? Ди­пло­ма­ти­че­ская веж­ли­вость или зна­ком­ст­во с од­ним из уча­ст­ни­ков ду­эль­ной ис­то­рии? Ве­ро­ят­но, и то и дру­гое. По­сле объ­яв­ле­ния по­молв­ки труд­но бы­ло от­де­лить Гек­кер­на-вра­га от Гек­кер­на-род­ст­вен­ни­ка. Он ста­но­вил­ся чле­ном се­мьи Пуш­ки­на и об­ре­тал пра­во на ува­жи­тель­ное от­но­ше­ние к не­му зна­ко­мых по­эта. Тур­ге­нев хо­ро­шо по­ни­мал дву­смыс­лен­ность та­ко­го по­ло­же­ния, а по­то­му осо­бо от­ме­тил ви­зит в ло­жу Гек­кер­нов, а по ут­ру в пись­ме к бра­ту Ни­ко­лаю в Па­риж ме­ж­ду про­чим черк­нул, что

Пуш­кин оза­бо­чен сво­им се­мей­ным де­лом[186].

Чи­тай, тем же обес­по­ко­ен и сам.

28 но­яб­ря про­шел у Тур­ге­не­ва без за­ме­ток в днев­ни­ке (что слу­чит­ся еще од­на­ж­ды – 13 ян­ва­ря), хо­тя есть све­де­ния, что ве­че­ром он вновь встре­тил­ся с Пуш­ки­ным у Одо­ев­ско­го. Воз­мож­но, уже то­гда по­эт по­свя­тил его, как «све­же­го» че­ло­ве­ка, в от­дель­ные об­стоя­тель­ст­ва ду­эль­ной ис­то­рии. Не ис­клю­че­но, что и сам Тур­ге­нев по­про­сил его об этом - об­ста­нов­ка рас­по­ла­га­ла. Сол­ло­губ, при­сут­ст­вую­щий на ве­че­рин­ке, вспо­ми­нал:

В.Ф.Одо­ев­ский жил в Мош­ко­вом пе­ре­ул­ке, где за­ни­мал фли­гель в до­ме его тес­тя С.С.Лан­ско­го. Квар­ти­ра его, как все­гда, бы­ла скром­ная, но уже ук­ра­ша­лась за­ме­ча­тель­ною биб­лио­те­кою, по­сто­ян­но им до­пол­няв­шей­ся… Го­су­дар­ст­вен­ные са­нов­ни­ки, про­све­щен­ные ди­пло­ма­ты, ар­хео­ло­ги, ар­ти­сты, пи­са­те­ли, жур­на­ли­сты, пу­те­ше­ст­вен­ни­ки, мо­ло­дые лю­ди, свет­ские об­ра­зо­ван­ные кра­са­ви­цы встре­ча­лись тут… Я ви­дел тут, как ан­д­ре­ев­ский ка­ва­лер бе­се­до­вал с уче­ным, оде­тым в го­ро­хо­вый сюр­тук; я ви­дел тут из­му­чен­но­го Пуш­ки­на во вре­мя его кро­ва­вой дра­мы[187].

За­то Сол­ло­губ пло­хо на­блю­дал за со­бой, ина­че весь­ма уди­вил­ся бы той ро­ли, ко­то­рую иг­рал в об­ще­ст­ве. С.Н.Ка­рам­зи­на пи­са­ла в этот день бра­ту:

Как лю­бят тан­це­вать в Пе­тер­бур­ге: Это пря­мо ка­кое-то бе­шен­ст­во... Я де­ла­ла то же, что де­ла­ют дру­гие: тан­це­ва­ла … ма­зур­ку с Сол­ло­гу­бом, у ко­то­ро­го в этот день те­мой раз­го­во­ра со мной бы­ла ис­то­рия о не­ис­тов­ст­вах Пуш­ки­на и о вне­зап­ной люб­ви Дан­те­са к сво­ей не­вес­те. ... Он все­гда де­ла­ет вид, что пре­зи­ра­ет об­ще­ст­во, в ни­что­же­ст­ве ко­то­ро­го ни­кто луч­ше его не раз­би­ра­ет­ся, но этим толь­ко до­ка­зы­ва­ет, что не­рав­но­ду­шен к это­му са­мо­му об­ще­ст­ву[188].

Ины­ми сло­ва­ми, Сол­ло­губ, бес­по­ко­ясь о чес­ти по­эта, сам то­го не осоз­на­вая, рас­про­стра­нял слу­хи, ко­то­рые бу­до­ра­жи­ли об­ще­ст­во, при­вле­ка­ли вни­ма­ние к се­мье Пуш­ки­на, тер­зая и му­чая его?! Не столь­ко вра­ги по­эта, сколь­ко его дру­зья вдо­воль по­ста­ра­лись, что­бы о ду­эли не за­бы­ли ни в свет­ских са­ло­нах, ни в глу­хой про­вин­ции.

Как тут ни вспом­нить про­во­ка­ци­он­ную и, вме­сте с тем, не ли­шен­ную про­ро­че­ско­го смыс­ла стро­фу из «Ев­ге­ния Оне­ги­на»:

Что нет пре­зрен­ной кле­ве­ты,