Последний день

Похоже, я его все-таки услышал, и потому отказался от найденного клада. Я вычленил это правило из мысли о камне и снежном коме. Камень, покрытый снегом, в конце концов начинает считать снег частью себя и, следовательно, защищать эту свою мнимую самость, подкармливать ее свежим снегом. Он не понимает всей бессмысленности своих усилий; он забывает о том, что снег растает, а ему придется отказаться от ненастоящей своей самости и вновь искать свою потерянную «каменность».

Такими мыслями я развлекал себя по дороге из сада домой, простившись с ʼАбу Фархатом, его женой и сыновьями. Я пересек за рулем около двух километров, и предо мною вырос маленький холм, отороченный по бокам тремя высокими скалами и десятком диких деревьев. Этот холм настолько занял мои мысли, что я остановил машину и, дойдя до его вершины, разлегся в длинной сочно-зеленой траве.

Где я? Нет, действительно, где я? Многие верующие говорят о райском саде, не думаю, что райский сад хоть чем-то лучше этого прекрасного клочка земли. Это будто бы и не земля вовсе, а волшебство, лишь на миг затерявшееся у этой проселочной дороги. Наверное, ему скоро снова придется двинуться в долгий путь.

Подо мною – толстая перина цветов и трав. Жизнь, пульсирующая в жилках этих растений, бьется и в моих больных венах. Надо мной – чистое синее небо, своей искренностью напоминающее детские глаза; его солнце скрылось где-то за камнем и потому обдает меня лишь нежной, летней теплотой. Вокруг меня – бесконечная зелень, целая россыпь бутонов, окрашенных природой-хулиганкой в самые яркие цвета, которые не сможет повторить и самый искусный художник. Бессмысленно подражать искусству самого обычного луга, в этих потугах сынов Адама есть все, кроме самой луговой жизни.

Я позабыл о кладе, о доме, о возвращении Руʼйа, о Последнем дне. Я позабыл даже о Мусе ал-ʻАскари. Единственная истина, о которой я тогда помнил, – это красота, окружившая меня со всех сторон, это мягкие тени, распиравшие меня изнутри души и тела, это высшее спокойствие, пропитавшее каждый удар моего сердца. Все это я вдыхал, всем этим я жил. Так хотелось, чтобы это мгновение растянулось до тех благословенных пор, пока я окончательно не растворюсь в нем, а значит, больше не вернусь в мир мер, весов, границ, преград, имен, эгоизма и ритуала.

Поистине, чистая красота всесильна! А что, если подняться и расчистить мерзкие конюшни души перед красотой? Почувствовать ее прикосновения к глазам, ее легкий рокот в ушах?.. Нет, чтобы стать свидетелем этого чуда, нужно выпотрошить из души еще и скользкую жижу минут и часов. К примеру, я не знаю, сколько минут, показавшихся одним мигом, я провел на этом холме, зато я вижу мужчину, зачем-то идущего в мою сторону. Нет, это не мужчина, это юноша, прекрасный, высокий, широкоплечий юноша, несущий за спиной винтовку и целую связку убитых щеглов, воробьев, малиновок и других птиц, живущих в горах или прилетающих сюда на весну, лето и осень…

– Здравствуйте, дядя!

Так со мною поздоровался незнакомец. Я решил ответить ему тем же.

– Здравствуйте.

Мне показалось, будто я недостаточно радушно ответил на приветствие молодого человека, так что я продолжил:

– Похоже, у Вас был удачный день.

– Если бы! С утра и до этой самой минуты мне удалось подстрелить всего каких-то сорок птиц. Вчера же Бог послал мне сто двадцать воробьев.

Я не хотел прерывать разговор, тем более, после того как юноша выказал робкую в нем заинтересованность.

– Не жалко ли Вам лишать жизни всех этих существ, особенно в этот сезон? Они ведь только начинают строить гнезда, откладывать и высиживать яйца.

– А я должен их жалеть?

– Вдруг в Вашей связке висит не только мать, ведь ее смерть убила и птенцов?

– Разве есть в этом хоть что-то, достойное жалости? В эту самую минуту тысячи матерей испускают свой дух в десятках домах и больниц, оставляя после себя тысячи сирот. То же самое творит и Ваш Бог каждый день, каждую минуту, но никто не спрашивает Его о жалости.

– Бог лучше знает, что Ему делать с тварью.

– Я тоже знаю, что мне делать с тварью. Можно сказать, я тоже в чем-то бог, и потому лишаю жизни, кого захочу, и дарую жизнь, кому пожелаю. Сегодня я выбираю эту курицу, а завтра моим ужином станет вон тот петух. Ни курица, ни петух не знают, почему я их выбираю из числа всех их сородичей. То же самое я творю с баранами, овцами, агнцами, быками, коровами и другими животными, мясом которых питаюсь.

У меня есть сад, там растут деревья и цветы. Цветок не знает, чего от меня ждать: я могу сорвать его для сервировки стола, я могу срезать его специально для петлицы пиджака, я могу вырвать его с корнем и выкинуть в мусорный бак. Я вправе выкорчевать любое дерево в саду, чтобы растопить печь или посадить на освободившемся месте новое дерево. Я свободен распоряжаться всем, что вверено моей деснице. Раз уж Бог не отчитывается предо мной о Своих деяниях, почему я должен отчитываться перед Ним или Вами о своих? Такова моя воля.

– То, что Вы говорите, вполне логично, но нельзя же, дорогой друг, жить одной лишь логикой!

– Почему это?