Последний день

– При чем здесь твоя чертова ответственность? При чем здесь жена и дети? На наших глазах умирает человек, которого мы все еще можем спасти! Он истекает кровью, а у нас нет даже залежалой проспиртованной ваты, чтобы обработать хотя бы одну из его ран. Поможешь мне донести его до автомобиля и иди на все четыре стороны!

– Извините, доктор, но подождите, подождите…

– Чего ждать? Пока он умрет?

– Обождите, доктор, обождите… Вас, меня или нас обоих могут обвинить в убийстве.

– Это невозможно! Что за глупости! Я расскажу им, как было дело. Доктор Муса ал-ʻАскари никогда никому не лгал!

– Извините, доктор, но этот человек умрет по дороге, если он, конечно, еще жив. Я и Вы… мы с Вами… просто-напросто пропадем из-за него.

– Ничего не хочу слышать. Я довезу его до больницы живым или мертвым. Быстро помоги мне дотащить его до машины.

ʼАбу Фархат сдался. Он обреченно взял за плечи молодого человека, я ухватился за его ноги. Немного повременив, садовник предложил самостоятельно донести его до автомобиля, однако, увидев выпавшую часть внутренностей бедолаги, решил сменить тактику и взвалил его, с моей помощью, на свою спину. Я в последний раз обернулся в сторону залитых кровью булыжников. На камнях лежал мертвый, растрепанный, но невероятно красивый щегол; на его клюве бессмысленно застыла большая капля крови.

Час восемнадцатый

Уже в автомобиле ʼАбу Фархат посоветовал остановиться у ближайшего отделения полиции и рассказать блюстителям правопорядка обо всем случившемся. Так мы и сделали. Сержант, следуя инструкции, сразу же вызвал бригаду «Скорой помощи» и прокурорский наряд, который должен был сопроводить пострадавшего в больницу.

«Скорая» приехала достаточно быстро. Пока врачи споро несли моего нового знакомого к красно-белой машине, сержант с видимым усердием записывал наши с ʼАбу Фархатом показания. Закончив составление протокола, он поднял голову и, обращаясь ко мне, сказал:

– К сожалению, господин доктор, я не могу Вас сейчас отпустить. С Вами должен поговорить прокурор. Он – единственный, кто располагает в этом случае правом принимать решения.

Я сразу же вспомнил про предостережения ʼАбу Фархата.

– Но я же рассказал Вам буквально обо всем: не упустил из виду ни одной детали происшествия. Я никогда не лгу! Я просто обязан немедленно вернуться домой. Мои нервы изведены до предела, а моя одежда заляпана кровью.

– Потому-то Вы и нужны нам в этом самом состоянии и в этой самой одежде.

– Хорошо. Но в чем вина ʼАбу Фархата? Пускай хотя бы он вернется домой к семье. Он живет далеко в горах, у него нет соседей, а ведь день скоро закончится.

– Он тоже нам нужен. Господин доктор, давайте, если Вы не возражаете, мы все отправимся в больницу на Вашей машине.

Я повиновался приказам. Да и как тут было не повиноваться? Было такое чувство, словно железные тиски сжимают мое горло, словно целая гора с удовольствием давит мою грудную клетку. Я по-разному представлял свой Последний день, но ни в одном из его сценариев не было места ни полиции, ни спасению жизни незнакомцев. К тому же мне неоднократно доводилось слышать истории про полицейских, что пытают людей, добиваясь от них признаний. Добавлю: невинных людей, которых настолько же глупо допрашивать по поводу не совершенных ими преступлений, насколько бессмысленно было спрашивать волка о «крови» Иосифа, сына Иакова.

Моя голова гудела, словно переполненный улей, я чувствовал, как она раздувалась и отекала, увеличиваясь в разы и разы. Мои мысли сбивались в хаотичной пляске, отодвинув на второй, а то и на третий план законы логики… И впрямь, почему человеческий закон так заботится о жизни и просто-напросто игнорирует достоинство личности? Тот же закон, насколько я помню, благословляет убийство сотен тысяч человек на войне и поощряет пытки тысячи сотен несчастных… Почему на земле развелось так много лжецов? Как лжец может вырвать правду из уст другого лжеца, а преступник – судить другого преступника? Разве не все люди приговорены к смерти нечеловеческим судом? Как тогда приговоренный к смерти судья может кому бы то ни было выносить смертный приговор?

Но самое главное: для чего мне общаться с прокурором, если сегодня я прощаюсь со своим Последним днем? Может ли прокурор задержать меня, запретить вернуться домой, встретить Руʼйа?.. Кто знает? Все возможно в дебрях этого сложного людского закона. Разве не лучше было бы мне оставить незадачливого охотника умирать, подобно сотне других людей? Может, я действительно совершил преступление, когда спас его от смерти? ʼАбу Фархат вполне мог быть прав…

Наконец в комнату вошел прокурор, и меня тут же вызвали. Этого мужчину я не раз видел прежде, но он сделал вид, будто вовсе меня не знает, видимо, чтобы внушить хоть какое-то благоговение перед «духом закона». Выслушав рассказ, слово в слово повторяющий недавний мой отчет перед сержантом, он приступил к допросу.

– Знали ли Вы потерпевшего раньше?

– Я никогда не видел его лица. До сегодняшнего дня, разумеется.