Последний день

– Потому что есть чувства, не подчиняющиеся какой бы то ни было логике.

– Например?

– Чувство красоты, чувство милосердия, чувство любви. Только они вправе вязать и решить, призывать к милости по отношению к тем, кто может навредить тебе. Поступая милосердно, ты милуешь самого себя, ибо живешь среди других, связанных с тобою существ. Человек связан со всеми видимыми и невидимыми вещами вселенной. Разве не лучше было бы, если бы этот щегол летал сейчас по небу и всласть щебетал для нас с Вами?

– Но он бы все равно погиб от чужих рук: если не от рук охотников, то от той Руки, что дает жизнь и отбирает ее.

– Хозяин этой Руки, наверняка, знает, как и зачем создавать жизнь. Создавали ли Вы когда-нибудь жизнь? Ваша рука боится смерти и убивает, но не творит. Да, смерть неизбежна, но какой смысл служить ей верным орудием, коль скоро Вы ее ненавидите?

– Это долгий разговор.

– Возможно… Если не секрет, кем Вы работаете, чем зарабатываете себе на жизнь?

– Я – студент.

– Знаете ли Вы доктора Мусу ал-ʻАскари?

– Не знаю, но слыхал о нем. Если не ошибаюсь, он – известный философ, заведующий философской кафедрой Университета.

– Да, все верно.

– Вы с ним знакомы?

– Знаком.

– Я слышал, что он – весьма добрый человек, но при этом очень несчастный: его бросила жена, убежала с одним из его студентов. Говорят, она очень красива.

Я не хотел продолжать этот разговор, так что пришлось сменить тему.

– Что Вы изучаете в Университете?

– Медицину.

– То есть Вы хотите зарабатывать на людских страданиях?

– А кто не зарабатывает на людских страданиях? Пекарь, фермер, бакалейщик, хозяин ресторана – все они зарабатывают на людском голоде; продавец прохладительных напитков зарабатывает на людской жажде; портной – на людской наготе; учитель – на людском невежестве; судья и адвокат – на людских проблемах; служитель культа – на людских страхах. И так далее, и так далее… Как же Вы, господин человеколюбец, зарабатываете на жизнь? Или же Вы уже отдыхаете на пенсии?

– На пенсии.

– Похоже, Вы образованный человек.

– Лучше бы я так и оставался невеждой.

– Образованный человек мечтает о невежестве. Ну и времечко! Что же, по-Вашему, должно стоять выше образования?

– Просвещенное сердце.

– Что, если не образование, просвещает сердце?

– Достаточно того, чтобы оттаял лед.

– Что это такое, – этот «сердечный лед»?

– Это птицы, висящие на твоем поясе.

– Мы снова вернулись к птицам?

– А как иначе, если птицы лучше всего другого указывают на бесполезность образования?

– Извините, дядя. Вон, еще одна птица села на ветку.

Юноша стрелой бросился к дереву, на ходу снимая с плеча винтовку. Я был уверен, что он больше не вернется ни ко мне, ни к нашей прерванной беседе, и поэтому остался сидеть на своем месте, горячо молясь о спасении маленькой птицы от бездушной огнедышащей железки. К сожалению, птице так и не удалось спастись. Своими глазами я видел, как этот молодой человек, словно кот, подбирается к дереву и приводит страшный смертный приговор в действие, затем сжимает в руке безжизненный трупик пташки и пускается в безумный пляс на высоких острых камнях. Внезапно охотник оступился; поляна зазвенела вслед за вторым уже по счету выстрелом, а сам юноша, резко пропавший из моего поля зрения, испустил один короткий, исполненный ужаса вопль.

Как только я понял, что только что приключилась какая-то катастрофа, стремглав бросился к месту происшествия. То, что я там увидел, вызывало настоящий ужас и отвращение: парень лежал лицом вниз; его рассеченное лицо щедро забрызгало серые булыжники темно-красной кровью. Правая нога, зацепившаяся за скалу, висела где-то в одном локте над его головой, тогда как левая нога и левая рука были поджаты под некогда здоровым, сильным туловищем. Дуло винтовки терялось под животом. Волосы на голове пропитались вязкой кровью и превратились в мерзкую, пенящуюся кашу.

Я подошел поближе и, невольно содрогнувшись, окликнул своего недавнего собеседника. Ответа не последовало, и я осторожно перевернул его на спину. Нос парня был буквально вдребезги разбит, безостановочно хлещущая из него кровь заливала закрытые глаза, губы, подбородок, капала на живот, в левом углу которого я увидел нечто, ужасно напоминающее выпущенные внутренности. Но его рука была теплой, а значит, жизнь еще не окончательно покинула это искалеченное тело.

Господи! Что за несчастье? Я не знал, куда мне бежать и что делать. Кого звать на помощь? Вокруг ни души. У меня не было выбора: я должен вернуться к ʼАбу Фархату. Еле-еле я добежал до автомобиля, завел мотор и на всех парах помчался обратно к саду. На мой истошный крик садовник отозвался в прямом смысле слова мгновенно.

– Полезай в машину, ʼАбу Фархат. Я все объясню тебе там, по дороге.

Помнится, мы быстро доехали до несчастного охотника. Увидев его, мой спутник задрожал, словно осиновый лист.

– Извините, доктор, извините, – зашептал он. – Я – отец семейства, на моих плечах жена и дети, на мне такая ответственность…

Нервы взяли свое. Я вспылил.