Последний ход

Мир плыл вокруг меня, меня омывало море обжигающей боли, голос коменданта начал стихать, когда он обратился к кому-то ещё. Я решила, что он уходит. Охранники приказали заключённым расходиться по рабочим местам, и их шаги становились всё тише, по мере того как удалялись, но чьи-то шаги, наоборот, становились громче.

Он крепкой хваткой вцепился в мои тощие, изодранные плечи и с силой потянул меня вверх, вновь разжигая огонь. Я закричала.

– Блок № 11 ждёт, 16671. – Когда его насмешка достигла моих ушей, холод смешался с палящим жаром, охватившим спину. Фрич снова бросил меня на землю, всё вокруг продолжило вращаться.

По моей искалеченной спине растекалось липкое тепло, а по лицу – остатки пота и солёных слёз. Боль была невыносима. Но я должна была идти на своё новое задание.

Лишь только я попыталась привстать, опершись на руки и колени, как тут же рухнула. Я должна была встать, я должна была добраться до отца Кольбе, я должна была жить и бороться. Но я так устала, мне было так больно, хотя я и не жалела о том, что сделала. Мой план удался, и неповиновение приказам Фрича вооружило меня новой энергией. Эта же энергия велела мне встать, и я встану, я должна встать, но солнце било так же неистово, как Фрич, отнимая у меня все силы, и мой рот, губы и горло пересохли, как горячая пыльная земля под щекой. Может быть, стоит немного отдохнуть…

На меня упала чья-то тень, возвращая меня в настоящее, напоминая, что я должна идти к отцу Кольбе. Я протащила себя несколько сантиметров по земле, грубый, пропитанный кровью гравий впивался мне в грудь и ладони, меня вырвало. Я напряглась, ожидая новых ударов, которые заставят встать на ноги, но их не последовало. Руки, вдруг прикоснувшиеся ко мне, были нежными. Должно быть, это руки отца Кольбе – нет, это невозможно, он был в блоке № 11. Может быть, это мама…

– Ш-ш-ш, я не причиню тебе вреда. Не закрывай глаза, понятно? Останься со мной. – Женский голос. Не мамин. Этот звучал немного глубже и чётче. Знакомый.

Каким-то образом я оказалась над землёй. Может быть, я шла, может быть, меня тащили или несли, но я так или иначе перемещалась. Женщина продолжала говорить со мной ласковым, утешающим голосом, и я услышала: «Не волнуйся». Довольно странное высказывание. По моему опыту, такая фраза означает, что тебе как раз таки стоит волноваться. Это должно было обеспокоить меня, но я слишком устала, чтобы беспокоиться. Вместо этого я закрыла глаза, хотя женщина и сказала мне этого не делать.

Глава 13

Аушвиц, 30 июля 1941 года

Когда я пришла в себя, по спине и плечам пробежала резкая пульсация. Что-то давило сверху, что-то тугое. Бинты. Я открыла глаза и моргнула, тогда мир вокруг обрёл чёткость. Я лежала на животе, на чём-то вроде тонкого матраса, в большом помещении, заполненном другими людьми. Одни были перебинтованные, другие – осунувшиеся и болезненные, третьи переходили от койки к койке, осматривая друг друга. Когда меня поместили в один из больничных блоков?

Отец Кольбе.

Эта мысль промелькнула в моей голове, и я начала вставать, но остановилась с мучительным криком – от боли у меня свело живот.

– Не двигайся. Тебя вчера высекли, помнишь?

Я медленно повернула голову, чтобы найти говорившего. У моей кровати стояла Ханья Офенхайм, та молодая еврейка.

– Я здесь уже почти четыре месяца, и я никогда не видела, чтобы заключённый провоцировал охранников на дополнительные удары плетью, – сказала она. – Для этого требуется большая хуцпа[18].

Я понятия не имела, что значит хуцпа, но почувствовала, что это не комплимент. Её неодобрительный хмурый взгляд подтвердил мои подозрения.

– Из всех эсэсовцев, которых ты могла бы разозлить, выбрала Фрича? Весь лагерь слышал, как вы говорили об этом священнике. Порки было недостаточно, ты решила ещё и наглость проявить? Неужели ты ожидала, что это принесёт тебе что-то, кроме более сурового наказания? – Ханья дала мне возможность обдумать вопросы, затем глубоко вздохнула и заговорила мягче: – Нельзя так рисковать. Нельзя, если хочешь выжить.

Она, конечно, была права. Какими бы продуманными ни были мои действия, я знала, что они были глупыми. Но я не жалела о них.

– Что ты здесь делаешь? – Меня напугал хриплый, грубый звук, вырвавшийся из моего рта. Я прочистила горло, но ситуацию это не улучшило.

– Письменный и устный перевод – хорошая работа по сравнению с другими. Она даёт мне дополнительные привилегии, например, возможность свободно передвигаться по лагерю, если у меня есть обязанности здесь, а не в административных штабах СС. Сегодня я нужна в лагере, поэтому проскользнула в госпиталь, чтобы проведать тебя.

Наверное, здорово – иметь свободу передвижения. Я решила не зацикливаться на этом.

– Меня зовут Мария.

– Я слышала это на плацу. Откуда ты?

– Из Варшавы.

Она вскинула бровь и сверкнула довольной улыбкой:

– Я тоже. Ты работала на Сопротивление? Какие задания ты выполняла?

– Разные, но в основном я помогала группе монашек, которые тайно вывозили еврейских детей из гетто.

– Сколько тебе удалось проработать, прежде чем тебя поймали?