Последний ход

Так и знала, что у неё будут неприятности.

В помещение вошёл молодой эсэсовец, и при виде Ханьи на его губах появилась лёгкая ухмылка. У меня пересохло в горле. Это был Протц, охранник, который набросился на меня, когда я только приехала в лагерь. Прежде чем осознать, что делаю, я скрестила руки на груди.

Если бы Протц не был таким мерзким, его тонкие, точёные черты лица можно было бы назвать красивыми. Он провёл рукой по тёмно-русым волосам, подстриженным на типичный для эсэсовцев манер, и посмотрел на Ханью бледно-голубыми глазами. Крупная, мускулистая фигура. Идеальный гитлеровский образец арийской расы. Пока он широкими шагами пересекал палату, можно было почувствовать исходившее от него высокомерие, удушающее и тошнотворное.

– Ты должна мне за сигареты, 15177, – сказал он.

– Пожалуйста, давайте обсудим это снаружи, герр шарфюрер, – ответила Ханья со странной натянутостью в голосе. Когда она проходила мимо него, Протц резко схватил её за руку, чтобы остановить. Она не смотрела на него, на мгновение закрыла глаза и сжала челюсти. Когда же Ханья снова открыла глаза, выражение её лица было таким же непроницаемым и безэмоциональным, как и слова:

– Когда мне следует отплатить вам, герр шарфюрер?

Ни Ханья, ни Протц, казалось, не замечали ни моего присутствия, ни того, что они находятся в госпитале.

Я судорожно искала в своей голове способ вмешаться, если потребуется, но пока что лишь наблюдала за происходящим, забыв как дышать.

– Сегодня вечером. – Он шагнул ближе и сжал её руку так сильно, что Ханья напряглась. – Шайсе-юде[20]. – Хотя она никак не отреагировала, он позволил оскорблению улечься, а затем оттолкнул её.

Когда Протц ушёл, на лице Ханьи мелькнуло отвращение, которое тут же сменилось чёрствостью безразличия. Прочистив горло, она достала из потайного кармана сигареты и спички, прикурила и сделала несколько коротких затяжек.

В накрывшей нас тишине я мысленно анализировала эту сделку, не осмеливаясь поверить в правильность собственных выводов. Я помнила тот день, когда Ханья давала мне советы по выживанию здесь, – она упоминала ресурс, который можно обменять на товары или услуги: себя.

– Ты же сказала, что переводишь для них.

– Я не говорила, что это всё, чем я занимаюсь. Когда меня разлучили с Элиашем и Исааком и отправили в блок № 11, я подозревала, что меня казнят. Протц отвёл меня в сторону и в любом случае взял бы то, что хотел, поэтому я предложила сделку. Себя в обмен на мою жизнь и любые вещи, какие я потребую. Она сделала медленную затяжку и невесело усмехнулась: – Ты удивишься, как часто они пренебрегают своими так называемыми «законами об осквернении расы».

Меня затрясло от отвращения. Ханья протянула мне сигарету, но я отрицательно покачала головой.

– Ты предупреждала меня о рисках, а сама спишь с охранником? Будешь сурово наказана, если тебя поймают, и он тоже. Разве ты этого не знаешь?

– Конечно, знаю, но семья Протца – активные члены нацистской партии. У него воюют дяди, братья и кузены, а его отец – высокопоставленный офицер Ваффен-СС[21], который сыграл ключевую роль в некоторых победах немцев. Протц остаётся здесь, избегая реальной опасности, забирает что ему вздумается из конфиската прибывших и использует свою фамилию, чтобы избежать неприятностей. Мы, конечно, осторожны, но если нас поймают, он защитит меня.

– Правильно, доверяй человеку, который считает нас унтерменшен[22]. – Я выплюнула немецкий термин.

– Если остаться в живых ради моего брата и детей означает залезть в постель к этому шмаку[23], то так тому и быть. Кроме того, ему нравится иметь недочеловека, которого можно назвать своим. Он с этим так просто не расстанется.

Хотя я с трудом могла понять такую странную логику, всепоглощающая жалость, которую я почувствовала, узнав о её семье, нахлынула на меня с удвоенной силой.

Я вспомнила крепкую хватку Протца на моих запястьях, собственную беспомощность, скользящий по мне похотливый взгляд. Лишь чистая случайность помешала ему довести задуманное до конца. Пережитое мной уже вызывало омерзение, но чтобы согласиться на его требования… это было выше моего понимания, ведь согласие могло привести к пагубным последствиям.

Ханья была еврейкой, в иерархии унтерменшей – ещё ниже, чем я. Ни ум, ни навыки не изменили её религии или крови, что течёт в её венах. Манипулирование плотскими потребностями мужчины – вот всё, что она могла сделать, чтобы получить хотя бы такой извращённый рычаг влияния, но даже этого могло оказаться недостаточно. Да, она нашла мужчину, чья распущенность перекрывала мысли о возможных опасностях запретной сделки, но соглашение висело на волоске и могло быть отменено в любой момент, стоит ему только пожелать.

Ей поставили шах. Одно неверное действие – и наступит полное поражение.