Последний ход

Допив молоко, я медленно прожевала два картофельных очистка, чтобы они оставались во рту как можно дольше, и закрыла глаза. Это больше не были очистки – это были пирожки с начинкой из мяса и капусты, картофеля и лука, грибов и самые вкусные – с клубникой и черникой.

По завершении игры мы собрали фигуры в мешочек, и я спрятала его в углу своей койки. Ханья отряхнула пыль с одежды.

– Я буду тренироваться в чтении «Отче наш», а ты изучай те правила по математике, которые мы сегодня прошли, а затем упражняйся в идише и произношении моей фамилии. Извлеки из этого максимум пользы, – сказала она с дразнящей ухмылкой. – Мы займёмся ивритом, когда твой идиш достигнет приличного уровня.

– По-моему, с моим идишем всё в порядке. Я постоянно слышала его до войны.

– Твоё произношение говорит об обратном. – На этот раз настала моя очередь притвориться обиженной, и Ханья хихикнула: – Выспись и постарайся, чтобы в раны не попала грязь. Они хорошо заживают, но тебе нужно отдохнуть и…

– И следить за тем, чтобы не занести туда инфекцию. – Она говорила мне это каждый раз. – Знаешь, Ханья, мне кажется, ты суетишься вокруг меня так же, как мама.

– Суетиться – обязанность матери, гойка она или еврейка.

Много лет назад я часто посещала местную еврейскую лавочку и выучила слово «бабушка» на идиш. Сейчас я украдкой бросила на Ханью озорной взгляд, пока затягивала косынку. – Спасибо, что присматриваешь за мной, бобе[26].

Глаза Ханьи вспыхнули гордостью, хотя она тут же запротестовала:

– Мне всего двадцать три!

Когда она ушла, я достала из кармана последнее письмо Матеуша и положила его на койку. В нём он рассказывал о недавней стычке с брюзгливым стариком во время доставки газет, а также упоминал, что дела в пекарне идут хорошо, но его родители возмущены тем, что она перешла под контроль эсэсовцев. В ответном письме я рассказала о шахматных достижениях Ханьи и её жалобах на мой идиш. Редкие в моей жизни приятные моменты обретали ещё большую ценность, потому что были единственным, о чём я могла написать ему.

Было странно переписываться с мальчиком, которого я, возможно, никогда больше не увижу, мальчиком, который мог бы стать моим другом в Варшаве. Если бы всё было иначе, мы бы ходили с друзьями в кино, катались бы на велосипедах по городу, разговаривали бы о наших семьях и делились мечтами о будущем. Но в реальности у Матеуша было достаточно свободы, чтобы делать всё это, – насколько позволяли захватчики, а у меня не было даже уверенности в том, что я доживу до завтрашнего дня.

– Мария.

Как только я вышла из блока, до моих ушей донёсся незнакомый голос. Кроме отца Кольбе и Ханьи, никто не называл меня иначе, чем по номеру. Говоривший мужчина жестом попросил меня следовать за ним в проулок между блоками № 15 и № 16. Я повиновалась, но сжала руку в кулак. Идти за незнакомым человеком в проулок – не лучшая идея.

Даже среди заключённых было трудно понять, кому можно доверять. Когда мужчина остановился и повернулся ко мне лицом, я внимательно изучила его внешность. Красный треугольник, заглавная буква П, заключённый 4859. Худой, но крепкий. Квадратная челюсть, небольшая ямочка на подбородке. Нос у него был узкий. Глаза – ясно-голубые, как безоблачное небо, но колючие, как лёд, – наблюдали за мной из-под густых светлых бровей. Безупречная осанка, пристальный взгляд, очень похожий на взгляд моего отца. Возможно, он тоже в прошлом был военным.

После того как я его изучила, мне стало легче, но держалась я по-прежнему на расстоянии.

– Откуда вы знаете моё имя?

– Я слышал, как вы назвали его Фричу во время порки, – ответил он. – Когда этот священник вызвался принять смерть вместо другого человека, вы устроили настоящий спектакль.

– Отец Кольбе – мой друг.

– Конечно же, вы знали, что мольбы пощадить его повлекут за собой наказание.

– В тот момент я об этом не думала.

Он улыбнулся. Может быть, раскусил мою ложь.

– Я видел, как вы играете в шахматы, а ещё наблюдал за вами вне публичных турниров. Вы кажетесь умной девушкой. Очень осмотрительной. Не из тех, кто реагирует, не подумав.

– Трудно быть осмотрительной, когда твоего друга приговаривают к смерти.

Мужчина кивнул:

– Верно. Но ещё сложнее – успешно манипулировать Фричем.

Когда я никак не отреагировала на эти слова, он замолчал, и я предположила, что молчанием он хочет подтолкнуть меня к признанию, которое подтвердит правильность его догадок. Я не стала ничего говорить. Если он узнает, что прав, то сможет рассказать об этом Фричу, а тот, обнаружив, что я действовала с умыслом, никогда больше не поддастся на мои провокации.

Когда мой собеседник понял, что я не собираюсь с ним откровенничать, он усмехнулся: