Последний ход

Дверь в камеру № 18 была открыта, оттуда доносились голоса. Судя по всему, там находилось несколько охранников. Пожилой офицер СС, которого я заметила во время моей порки, стоял рядом с камерой в одиночестве, уставившись в пол. Фрич заставил меня войти внутрь, и я увидела всю картину целиком. Отец Кольбе сидел, прислонившись спиной к стене. Несмотря на хрупкость его измученного тела, лицо его было безмятежным, глаза – светлые и добрые, как всегда. Мой взгляд метался, я смотрела то на него, то на охранников, не понимая, что происходит, почему охранники здесь, почему Фрич хотел, чтобы я была здесь.

Но потом я заметила охранника, набирающего в шприц какую-то жидкость.

– Отец Кольбе…

Когда я потянулась к нему, Фрич резко дёрнул меня назад, воротник впился мне в горло и заглушил мой сдавленный крик. Эта реакция была именно такой, какую он хотел вызвать. Я знала это наверняка и не должна была доставлять ему такое удовольствие, но в тот момент мне было всё равно. Единственное, что имело значение, – это прощание с моим другом. Всё, чего я хотела, – это ещё одно мгновение, одно последнее мгновение.

Глаза наполнились слезами, я повернулась к Фричу, мой голос был едва слышен:

– Пожалуйста, герр лагерфюрер.

Когда мольба сорвалась с моих дрожащих губ, его глаза злорадно сверкнули. Но Фрич проигнорировал мою просьбу и кивнул охраннику с инъекцией, разрешая тому продолжать.

Я должна была что-то сказать отцу Кольбе, тем более что Фрич не разрешил мне подойти к нему, но я не могла подобрать слов. Когда я встретила его взгляд, мне вдруг показалось, что одного моего присутствия уже достаточно. Каким-то образом страдающий, умирающий священник всё ещё был способен утешить меня.

Фрич привёл меня сюда ради своего злорадного удовольствия, и хотя мной овладело безжалостное отчаяние, частичка меня была благодарна. Каждый день я боялась прийти в эту камеру и найти отца Кольбе мёртвым. А когда его сокамерники умерли, я боялась, что он умрёт в одиночестве. Теперь он был не один.

Отец Кольбе протянул руку палачу. Тот заколебался, явно ошеломлённый этим жестом; на мгновение, хотя это глупо, я поверила в то, что он не исполнит приговор. Затем палач взглянул на Фрича, тяжело сглотнул и продолжил своё дело.

Когда слёзы потекли по моим щекам и я опустилась на колени, охранник сделал инъекцию, и ласковый голос отца Кольбе вознёс последнюю молитву:

– Аве Мария.

* * *

Когда Фрич вытолкнул меня из блока № 11, я словно вынырнула из оцепенения, вызванного горем, саднящим и едким, высасывающим всю энергию. Но я сбросила его, и в голове возникла небывалая ясность.

Я обещала отцу Кольбе, что буду бороться и выживу; до сих пор я не осознавала всей глубины той великой цели, которой служит моё обещание. Фрич использовал против меня шахматы, но использовать моих друзей было настолько грубой и дерзкой игрой, что мне придётся стараться вдвое сильнее, чтобы вернуть контроль над доской. Наша игра становилась всё безжалостнее, и пришло время скорректировать мою стратегию.

Вытирая последние слёзы с опухших век, я пошла по усаженной тополями дороге. Не сбавляя темпа, шагала прямиком к блоку № 15, а затем ворвалась в дверь и выкрикнула:

– Томаш Серафиньский!

Когда Пилецкий повернулся ко мне, я крутанулась на пятках и направилась в проулок между блоками.

– Я хочу присоединиться к движению Сопротивления заключённых, – сказала я, лишь только он нагнал меня. Пилецкий не выглядел ни удивлённым, ни довольным – разве что задумчивым. Наконец уголки его рта приподнялись, и появилась лёгкая улыбка.

– Добро пожаловать в Звязек Организаци Войсковей[28], Мария. Сокращённо – ЗОВ.

Это было всё, что я хотела услышать. Я закрыла глаза, наслаждаясь словами Пилецкого, а внутри бушевала энергия. Нарушение протокола явно помогло бы мне достичь своей цели, но, если во всём лагере вдруг случится восстание, у Хёсса не останется другого выбора, кроме как наказать Фрича по всей строгости закона. Перевод и понижение в должности, конечно. А возможно и что-то похуже.

Глава 16

Аушвиц, 20 апреля 1945 года

С каждым ходом в этой шахматной партии тиски вокруг моего горла сжимаются всё сильнее. Я потратила годы в ожидании этого разговора с Фричем, а теперь, когда время пришло, вдруг испугалась, что не смогу высказать всего, что хотела. Начинается миттельшпиль, Фрич ферзём бьёт моего слона и берёт захваченную фигуру двумя пальцами.

– Ты очень мало говоришь, 16671. Я уверен, что ты пришла сюда не для того, чтобы заставить меня умереть со скуки.

Эти слова заставляют меня выпрямить спину. Я планировала молчать, пока наша игра не продвинется дальше, пока я не почувствую, что готова; но он устал ждать. Фрич ставит слона рядом с другими взятыми фигурами, а я молчу, чтобы выиграть ещё несколько драгоценных секунд. Когда его большой палец начинает поглаживать пистолет у бедра, мне ничего не остаётся, кроме как изменить стратегию.

– Ты сделал это, ведь так?

Фрич вытирает дождевую воду с тыльной стороны ладони.

– Боюсь, я не смогу ответить на такой расплывчатый вопрос.