Последний ход

Исаак раздражённо махнул рукой в её сторону и посмотрел на меня.

– Теперь она пытается достать нас, говоря на языке, который мы не понимаем.

Ханья сверкнула самодовольной улыбкой:

– Же рёйси, нес па[32]?

– Как ты выучила столько языков? – спросила я.

– Семья нашей матери эмигрировала из Чехословакии в Варшаву, когда мама была ещё девочкой, а наш отец родом из Кракова. В детстве мы с братом и сестрой говорили на чешском, польском и идише; в школе изучали немецкий язык, и ещё мы с Юдитой вместе изучали французский. У нас с ней с языками всегда было лучше, чем у Исаака.

Он засмеялся:

– Верно, но никто из нас не был так хорош, как Юдита. Она и по-английски умела говорить.

Ханья кивнула в знак согласия. Повисла тоскливая тишина, сохранявшаяся до тех пор, пока Исаак не пожаловался на холод и не поспешил прочь в поисках тепла. Он был прав, на улице слишком холодно, но я не придавала этому значения. Приятно было гулять без определённой цели, а не спешить на плац или на трудовые задания. Когда мы с Ханьей поворачивали направо на следующем перекрёстке, продолжая неспешную прогулку мимо блоков № 6 и № 7, снег похрустывал под нашими ногами.

– Ни за что не догадаешься, что я сегодня получила, – сказала Ханья.

– Семь коробок немецких шоколадных конфет и три бутылки лучшего шампанского после сделки с самим комендантом Хёссом.

– О да, конечно. Ведь комендант Хёсс всегда нарушает свои священные правила, поэтому именно он будет проворачивать сделки с заключённым, не так ли? Да ещё и с еврейкой. – Когда я рассмеялась, она хмыкнула и продолжила: – Поскольку у меня нет ни шоколада, ни шампанского, мой улов выглядит теперь гораздо менее впечатляюще, так что спасибо тебе за это. У меня есть расчёска, три зубных щётки, сигареты, спички и аспирин.

– Почти так же хорошо, как шампанское и шоколад. – Я почувствовала во рту вкус шоколада, он таял от тепла моего языка. Этому мучительному желанию тяжело было противостоять, но я сама виновата, что вызвала из памяти дразнящие ощущения. – На прошлой неделе я перевела несколько писем на немецкий, и теперь у меня есть хлеб, хозяйственное мыло и одна сосиска, – сказала я, когда мы ещё раз повернули направо, проходя между блоками № 18 и № 19. – А ещё Матеуш прислал нам хлеб из пекарни.

Мысли о моём тайном обмене письмами и товарами с Матеушем всегда шли рука об руку с желанием написать Ирене. Официальные лагерные письма разрешались не из добрых побуждений, это была лишь уловка нацистов, чтобы успокоить родных и друзей, которые получали их от сосланных в лагеря близких, – случалось, что те уже были мертвы, а домашние ещё об этом не знали. Чтобы система работала, каждое письмо подвергалось цензуре, поэтому если бы я даже написала Ирене, то не смогла бы рассказать правду о своём положении или поделиться приятными воспоминаниями о нашей работе в Сопротивлении. Кроме того, было бы глупо раскрывать её имя перед цензорами. Что, если они проверяли всех получателей и обнаружили бы её участие в Сопротивлении? Риск разоблачения был слишком велик.

– Пора погреться, шиксе, – сказала Ханья, поворачивая направо, в сторону блока № 14.

– Это означает «девушка или женщина-нееврейка», и разве это не оскорбление? Считай, что я оскорблена.

– Не нужно учить меня моему языку. – Ханья слегка толкнула меня, пока я хихикала. У нас обеих стучали зубы от холода. – Мы гуляем уже достаточно долго, и я должна встретиться с…

Она замолчала, но я схватила её за руку, чтобы заставить повернуться ко мне лицом.

– Протцем? – Не стоило утруждаться и спрашивать. Я знала ответ.

– Не смотри на меня так, Мария. Я не выношу людей, которые квечат[33], когда приходит время возвращать долги, и меня самой это тоже касается. И раз уж мы заговорили об одолжениях, тебе нужны ещё лекарства?

Я покачала головой. Последние несколько дней у меня была высокая температура, но я отказалась навестить Янину в лагерном госпитале или пропустить работу. Отправиться в госпиталь – значило на шаг приблизиться к крематорию. Ханья достала лекарства и дополнительные порции супа, так что моя лихорадка утром спала.

– Ты имеешь право на квеч, если позволишь этому паскуднику прикоснуться к тебе, – пробормотала я.

– С каких это пор ты превратилась в ходячий словарь идиша? – спросила Ханья с усмешкой. – Сделка с паскудником – всё равно сделка.

– Нечестная для тебя.

Должно быть, слова прозвучали резче, чем мне хотелось, потому что её весёлый взгляд внезапно сменился свирепым.

– Я бы сказала коменданту Хёссу сдохнуть, если бы Протц этого захотел, если бы он дал мне то, что я прошу взамен. У нас есть соглашение, чего не скажешь о твоём паскуднике – или Фрич начал осыпать тебя подарками каждый раз, когда ты выигрываешь шахматную партию?