Последний ход

– Я бы не хотел повторять это.

– Что Фрич сказал ей? – Я вложила в вопрос всю силу, на какую была способна. – Скажите мне дословно.

Оскар глубоко вздохнул и провёл большим пальцем по зазубрине на столе.

– Он улыбнулся, а потом сказал: «Я ни черта не сделаю для твоих детей, грязная польская сука».

Слова повисли между нами, и я впилась зубами в нижнюю губу так сильно, что почувствовала вкус крови. Я была уверена, что мои родители поняли, какая судьба их ожидает, и наверняка их первой мыслью было уберечь детей от той же участи. Видимо, они решили, что мама должна поговорить с Фричем, хотя тата и не хотел, чтобы она проходила через это. Они должны были умереть с мыслью, что сделали всё, что в их силах. Мама предложила бы Фричу что угодно, что угодно, лишь бы сохранить жизнь своим детям. Не свою собственную жизнь, даже не жизнь таты. Лишь своих детей.

И Фрич, видимо, насладился её отчаянием сполна, прежде чем отказать ей.

Мои родители сделали всё, что могли, но этого оказалось недостаточно.

– Фрич отправил её в камеру, туда поместили и остальных членов семьи, а когда пришло время идти к стене, они отправились вместе. Фрич тоже пошёл, а я стоял в дальнем конце двора. Не думаю, что маленький мальчик понимал, что происходит. Твой отец отвлекал его, но девочка – твоя сестра, я полагаю, – была в панике, пока твоя мать не опустилась рядом с ней на колени и не сказала что-то. Тогда она успокоилась. Все четверо начали говорить по-польски, я не смог отчётливо расслышать или уловить смысл, но это были не патриотические лозунги и не национальный польский гимн. Что бы это ни было, оно звучало… – Он, казалось, искал подходящее слово. – Утешительно. Молитвенно даже.

Моя рука потянулась к потайному карману на форме. Они молились по чёткам.

– Они держались за руки и стояли лицом к стене, а Фрич… – голос Оскара затих.

– Фрич не позволил палачу сделать это, – закончила я за него. – Он убил их собственными руками.

Оскар не смотрел на меня, но кивнул:

– Сначала твоих брата и сестру, одного за другим. Это было быстро; они не страдали. – Слова были извиняющимися, как будто они должны были меня утешить. Он прочистил горло и снял с головы эсэсовскую фуражку, но я уже подозревала, что произойдёт дальше.

– Фрич подождал, прежде чем убить моих родителей, не так ли? – Оскар едва заметно кивнул.

Конечно, он ждал. Он бы не упустил шанс заставить родителей страдать, глядя на безжизненные тела их детей.

– Твоя мать упала на колени рядом с детьми, – продолжал Оскар, внезапно заворожённый эмблемой Тотенкопфа на своей фуражке. – Я думал, что она упадёт в обморок, но она осталась на месте и молча глядела на их лица. Твой отец взял её за руку и притянул к себе на мгновение. Потом они повернулись к Фричу.

Мама и тата утешали Зофью и Кароля как могли, и им каким-то образом удавалось сохранять спокойствие до тех пор, пока всё не закончилось. И когда пришло время принять смерть, они сделали это с мужеством и достоинством. Это было всё, что они могли сделать.

– Твой отец был следующим, – сказал Оскар. – Когда он упал, твоя мать вздрогнула, но не более того. Она встала на колени и поцеловала его в щёку, затем поцеловала сына и дочь, прежде чем посадить их к себе на колени, взяла за руку твоего отца и повернулась лицом к Фричу. Она смотрела в глаза этого ублюдка до самого конца.

В тишине, наступившей после слов Оскара, я услышала, как на улице завывает ветер, и через маленькое окно увидела монотонно падающий снег. Влажный холод наполнил комнату, и я задрожала, до конца не понимая, от чего именно: от холода, гнева, печали или от всего сразу. Мои родители смотрели, как умирают их дети. Моя мать видела, как убили её мужа. И всё из-за Фрича.

Надеюсь, тебе удалось их найти.

Его голос эхом отдавался в моей голове. Его слова о моей семье во время шахматной партии. Это не могло быть тем, на что он намекал. Он не мог знать, что семья, которую он расстрелял, была моей. Возможно, он догадался, что они были убиты, и его слова служили лишь напоминанием об этом. Он не знал, что он был тем, кто убил их.

Но выражение его глаз открывало нечто более глубокое.

Что, если он знал? Что, если он знал всё?

Я пробежалась взглядом по ожогам от сигарет.

Мама. Тата. Зофья. Кароль.

Когда мне удалось найти в себе силы заговорить, мой голос был едва слышен:

– Вы видели меня в тот день, не так ли? Сколько времени прошло после казни?

Оскар продолжал избегать моего взгляда.

– Несколько минут.

Минуты! Я разминулась со своей семьёй на несколько минут. Их последние мгновения, мой шанс спасти их, присоединиться к ним, попрощаться – да что угодно, если бы я только успела вовремя, несколько минут – и я упустила этот шанс.

– Я попросил освободить меня от службы, так что в конце недели покину это место, – сказал Оскар, глядя на свою фуражку. – Я знаю, что это ничего не меняет, но я ненавижу то, что здесь происходит.

Он был прав. Это ничего не меняло.