Последний ход

Когда она достала успокоительное и предложила его мне, я покачала головой в знак отказа. Я хотела позволить себе заплакать, хотела полностью прожить этот момент, ведь как бы больно мне ни было, это означало, что я впервые за долгое время позволила выстроенным стенам рухнуть. Боль любви и потери пронзала каждую клеточку моего естества. И это напомнило мне, что я всё ещё человек.

У меня отняли всех, кого я любила. Ирена была последней частичкой моего дома, последней частичкой жизни, которую я оставила позади, и её отняли так же легко и безжалостно, как моих родителей, брата и сестру. Она пресекла мою попытку помочь, смирившись со своей участью, и теперь всё моё существо было окутано всепоглощающей тьмой, как и после той последней встречи с семьёй. Катастрофа. Отчаяние. Всё это я не в силах была изменить, страдание резко и яростно истязало меня, как плеть истязает плоть. Отец Кольбе говорил, что я должна жить и бороться, но чем больше я старалась, тем больше теряла. В голове теперь вертелся вопрос, осталось ли у меня хоть что-то, ради чего стоит жить и бороться.

Нет, я не могла позволить себе так думать. Ещё кое-что осталось. У меня были воспоминания об этих людях и жизнь, которую я должна была прожить ради них. У меня была Ханья и моё обещание помочь ей воссоединиться с детьми. У меня была клятва найти Фрича, чтобы услышать из его уст, как он отверг последнюю просьбу моей матери, отказался пощадить моих брата и сестру, собственноручно расстрелял мою семью. У меня было Сопротивление.

Когда мне удалось прийти в себя, я подняла голову и посмотрела на Ханью:

– Я работаю с Сопротивлением уже почти год, а ты…

– Только не начинай, – сказала она, подняв руку. Она поднялась на ноги, и я за ней. Я уже много раз пыталась завести этот разговор, но в этот раз не позволила ей увернуться от него.

– Что нужно сделать, чтобы ты присоединилась?

– Довольно. У тебя был трудный день, ты расстроена, я не собираюсь это обсуждать, – резко сказала Ханья, и когда она заговорила снова, я поняла, что её решение окончательное. – У меня дети, Мария.

– Дети, которые не видели свою мать больше года.

Она начала было двигаться прочь из проулка, но этой фразы хватило, чтобы она, мгновенно распалившись, приблизилась ко мне вплотную.

– Я каждый день боролась за своих сыновей, и если я рискну всем, если Протц узнает…

– Борьба не имеет значения, если мы не прекратим это. В конце концов они убьют нас, и будут убивать до тех пор, пока никого не останется. – Я схватила её за плечи, мой голос стал глухим и тихим, на глаза вновь навернулись слёзы. – Когда это закончится?

Ханья шумно выдохнула; затем её взгляд потеплел, и она притянула меня к себе. Я обхватила её руками, стараясь унять судорожные вздохи. Конечно, я понимала её сомнения, но самый быстрый способ вернуться к сыновьям – это освобождение. Не было смысла бороться за ежедневное выживание, если конец был неизбежен. Вот почему нам нужно было изменить финал.

– Если я сделаю это, – прошептала она наконец, – могу я одолжить немного твоей хуцпа?

Я подняла глаза, чтобы убедиться, что мне не послышалось.

– Ты присоединишься?

Несмотря на беспокойство в глазах, Ханья улыбнулась мне:

– Не смей говорить «шах и мат», иначе я прямо сейчас брошу это дело.

Глава 21

Биркенау, 11 октября 1942 года

Жутким октябрьским днём я пробиралась к уборным, по щиколотку в грязи, склонив голову от пронизывающего ветра и дождя. Я уже должна была привыкнуть к отсутствию дорог и сточных канав в Биркенау – учитывая, что женщин-заключённых перевели в новый подлагерь Аушвица ещё в августе, – но с каждым днём всё больше и больше скучала по скудным удобствам главного лагеря.

Приблизившись к месту назначения, я сморгнула воду с глаз и увидела охранника СС, стоявшего снаружи. Он укрылся за зданием и, скривившись, вытирал дождевую воду с лица, но, увидев меня, оживился. Привык к моим визитам. Не говоря ни слова, я вложила в его жадно раскрытую ладонь пачку сигарет, и он позволил мне войти внутрь.

Янина, рыжеволосая еврейка, работавшая медсестрой, пригласила меня сесть рядом с ней на один из длинных бетонных пандусов. Я согласилась, умостившись между дырами, которые заменяли собой унитазы.

– Согласно моим источникам, Пилецкий оправился от недавнего заболевания тифом и на прошлой неделе его выписали из карантина, – пробормотала Янина. – Он перевёлся к рабочим, на кожевенный завод, и занялся контрабандой ценностей, спрятанных в кожаных изделиях.

Как бы в доказательство этого Янина протянула мне четыре маленьких бриллианта. Поблагодарив про себя их хозяина, я положила камни в карман. Они пригодятся для будущих сделок.

– Есть и не очень хорошие новости, – продолжила она. – Мы потеряли женщину, её звали Луиза. Она хотела избежать перевода в другой лагерь, и я поставила ей ложный диагноз – тиф.

– Инъекция или газовая камера?

– Инъекция.

– Ты же работаешь в госпитале, Янина. Должна была знать, что он переполнен.

– Конечно, я знала, но понятия не имела, когда именно охранники решат освободить места.