Последний ход

– Ты лжец. Всё, что сказал Оскар, было правдой.

Фрич барабанит пальцами по столу, изучая доску.

– Я никогда не говорил, что его утверждения были истинными или ложными. Я лишь сказал, что, возможно, он солгал тебе.

– Но он этого не сделал, ведь так?

Вопрос повисает между нами, пока я наблюдаю за Фричем. Мои убеждения не ошибочны; они не могут быть ошибочными. Через мгновение Фрич перемещает ладью.

– Большинство женщин плакали и умоляли сохранить жизнь им и их детям, но не твоя мать. Она была спокойной и сдержанной, заботилась только о детях. Не о себе самой, не о своём муже-инвалиде, не о тебе – на самом деле, она вообще не упоминала о третьем ребёнке. Только о двух малышах. Было странно видеть, как женщина остаётся такой собранной, готовясь к смерти. Я знал, что эта невозмутимость долго не продлится. В конце все ведут себя одинаково.

Вот оно, признание, которого я добивалась долгие годы. Высказано в такой простой, будничной манере, что я теряю дар речи. Фрич рассматривает захваченного чёрного ферзя, затем машет им, как бы призывая меня сделать ход, но я не могу думать о шахматах. Я слишком хорошо представляю себе ту сцену – Фрич играет с моей матерью так же, как он играет с этими шахматными фигурами. Позволяет ей попытаться убедить его, выжидает, пока она растворится в отчаянии и страхе, которых он жаждет. И после этого отказывает ей.

– Почему? – только и смогла выдавить я.

– А почему я должен был пощадить двух бесполезных детей? Я задался этим же вопросом. Поэтому и отказал.

Он ждёт, возможно, давая мне время обдумать слова, возможно, желая услышать ответ, не знаю. Всё, что я могу, – это лишь смотреть на него.

– Или ты спрашиваешь, почему я расстрелял их собственными руками? Потому что, когда я встретил тебя на платформе и увидел ту маленькую пешку, то решил использовать тебя в своих целях. Но ты была в панике из-за того, что не знала, где твоя семья. Я подумал, что смогу помочь тебе найти их.

Когда до меня доходит скрытый смысл его слов, я опускаю взгляд на свои колени, но юбки, которая на мне надета, не вижу, – а вижу форму в серо-голубую полоску. И вместо капель дождя на шахматной доске передо мной – слепящие полосы заходящего солнца. Я чувствую, как влажный ветерок доносит слова Фрича.

Надеюсь, тебе удалось их найти.

Образы блекнут и исчезают, но ничего не меняется. Я всё ещё на плацу, играю в шахматы с Фричем, мы здесь одни, и его взгляд подтверждает все мои подозрения.

– Ты с самого начала знал, кто они такие. – На этот раз я не спрашиваю, потому что он уже развеял все сомнения. Но мне нужно услышать подтверждение из его собственных уст.

Фрич берёт пешку и зажимает её между большим и указательным пальцами. Он медленно крутит её, размышляет, прежде чем отпустить и позволить ей со стуком упасть на стол. – Разве я не говорил тебе, что знаю всё, что происходит в этом лагере?

Мою голову пронзает боль, она сильнее, чем когда-либо. Фрич знал. Он знал с того момента, как я нашла их у стены; он знал, когда заставил меня играть в шахматы во время моей первой переклички; он знал всё это время.

– Когда я отправился в блок № 11, чтобы найти их, там была семья, которая по-немецки попросила не разлучать их, и все они постоянно оглядывались по сторонам, как будто искали пропажу. У меня было ощущение, что это те, кого ты искала, и твоя мать подтвердила мои подозрения, когда подошла и начала расспрашивать о малышах. Даже в полном отчаянии каждый из вас старался защитить другого. И теперь благодаря тебе у меня нет сомнений в том, что я был прав.

Возможно, он ждёт, что я что-то отвечу, но я не могу. Лучше бы я никогда не встречала Фрича на платформе в тот день. Если бы только я осталась со своей семьёй…

Фрич встаёт и жестом просит меня идти за ним.

– Давай прогуляемся во внутренний двор. Я покажу тебе, как именно это произошло. Голые под дождём, по одному выстрелу из этого самого пистолета, который сейчас со мной. Сначала мальчик, потом – девочка, но они меня не интересовали. Я наблюдал за твоими родителями, слушал звук, который издала твоя мать, когда дети упали…

Его прерывает крик, жуткий дикий крик, который вырывается из моего собственного горла и складывается в слово:

– Хватит!

– Вот почти так же кричала твоя мать, – говорит Фрич со смешком. – Разве я не говорил, что вы все одинаковые? Маленькие паршивцы умерли быстро, остались только твои родители, стоящие в их крови.

Крик раздаётся снова, и я прижимаю обе руки к голове, чтобы унять резкий стук.

– Хватит, пожалуйста, остановись…