Последний ход

– Если Фрича отправят обратно, я позабочусь о том, чтобы тебя предупредили. Постарайся не волноваться.

Как мало он знал о мире, в котором я жила! Беспокойство было моим постоянным спутником. В мастерской Матеуш мельком видел, как обращаются с заключёнными, но это было ничто по сравнению с тем, через что мы проходили каждый день. Подробностями я не делилась.

Если бы Матеуш знал нашу с Фричем историю или мои планы относительно того момента, когда я найду его, он не стал бы мне помогать. Он бы сказал, что противостоять Фричу опасно, и Ханья сказала бы то же самое. Вот почему я не могла поделиться с ними. Любой, кто узнал бы правду, мог вмешаться, а этого я допустить не могла. Кроме того, чем меньше Матеуш знал, тем в большей безопасности он находился.

Пилецкий не вернётся в Варшаву, пока не закончит свою работу, и я тоже. С помощью Матеуша я внимательно следила за Фричем, и, оказавшись на свободе, смогла бы добиться справедливости. Порой моя клятва была единственным, что помогало мне пережить ещё один день. Потом я бы вернулась в Варшаву и зажила той жизнью, которую обещала своим близким.

Но сначала мне нужно было сразиться с Фричем один на один.

Глава 24

Биркенау, 26 апреля 1943 года

Когда лагерфюрерин Мандель объявила, что трудовые обязанности отменены, я должна была почувствовать облегчение. Но Зверь никогда не приносила хороших вестей.

Я заняла место в своей трудовой группе, думая, что предпочла бы ещё один изнурительный рабочий день тому, что запланировала Мандель. Что бы она ни запланировала. Приказывая одной из нас заткнуться, а другой – выровнять линию, она нанесла в десять раз больше ударов, чем обычно.

Наконец Зверь остановилась у ворот и приказала играть своему любимому женскому оркестру. Заключённые-женщины, вынужденные использовать свои навыки для выживания, как и я с шахматами, заиграли «Песню Хорста Весселя»[40], так что мы шагали в такт нацистскому национальному гимну, а охранники подпевали. Слава богу, нам не приказали присоединиться к ним. Когда музыка кончилась, охранники обрушились на нас с проклятиями и ударами, в то время как их овчарки, готовые вонзить свои оскаленные клыки в нашу плоть по первому слову своих хозяев, рычали и рвались с привязи, загоняя нас как скот.

Женщина впереди меня обернулась, чтобы посмотреть на Мандель. Охранник тут же вывел её из строя. Она не вернулась. Те, кто поворачивался, чтобы посмотреть на Зверя, никогда не возвращались.

Шагая, я наслаждалась свежим утренним ветерком. Земля пробуждалась после долгой, равнодушно-холодной зимы. Вместо того чтобы пробираться в мастерскую по снегу и льду, я шла мимо полевых цветов, растущих вдоль обочины, садов и полей в полном цвету. Весна напомнила мне Варшаву, где дружелюбные уличные торговцы продавали розы, герань, крокусы и маки, а мама наполняла ими все вазы и горшки, пока наша квартира не превращалась в пёстрый благоухающий сад.

Словно росточки, выскакивающие из-под земли весной, жители Освенцима выходили из своих домов. Иногда я мельком видела крохотные проявления нормальной жизни, как будто солдаты СС никогда не оккупировали этот район и жизнь была такой, как до войны. Седовласые пары неторопливо прогуливались, молодые люди подставляли лица тёплым солнечным лучам, а дети, смеясь, бегали по широким полям.

Больше всего меня поражали девушки моего возраста, девушки с длинными волосами, в струящихся платьях – худые из-за скудного рациона, возможно, с озабоченными морщинками на лбу, но неизменно получающие все радости, какие только можно найти в военное время. Девушки собирали полевые цветы с друзьями или прятались за деревьями, чтобы украдкой поцеловать красивых юношей. Реальность, столь сильно отличавшаяся от моей собственной. Иногда мне казалось, что этих девушек вообще не существует. Они были всего лишь плодом моего воображения, героинями сказки, слишком идиллической, чтобы быть правдой. Они не были реальностью. Реальностью были голод, труд, страдания, смерть.

Но когда девушки отводили глаза, пока мы проходили мимо, я вспоминала, что их жизни были настоящими. Как и моя.

Это была моя вторая весна в Аушвице. В то время как мир вокруг расцветал новой жизнью, мой собственный ветшал и чах. Весна была временем, когда жажда свободы ощущалась наиболее остро.

Наконец мы добрались до главного лагеря, и нас провели в блок № 26, тот самый, где я проходила регистрацию. Огромное пространство внутри уже было битком набито заключёнными. Я не видела Ханью и предположила, что потеряла её где-то в толпе. Встала в очередь, но была слишком далеко от начала, чтобы понять, что происходит.

После того как я простояла в очереди несколько минут, позади меня послышался шёпот.

– Всем, кто недавно прибыл, делают татуировки с номерами заключённых, – женщина вытянула предплечье, чтобы показать номер, набитый на её коже.

– Они это сделают с нами? – прошептала я, глядя на пузырьки крови, смешавшиеся с чернилами. – Очень больно было?

– Не так больно, как это.