Последний ход

Биркенау, 5 января 1945 года

Зима, последовавшая за восстанием зондеркоманды, была самой холодной, какую я могла припомнить с тех пор, как попала в Аушвиц. Снег и лёд были такими же безжалостными, как печаль, чувство вины и разочарования, которые мучили меня с седьмого октября. Восстание было подавлено, Армия Крайова не собиралась нам помогать, а Красная армия так и не прибыла. Всё, чего я хотела, исчезло, превратившись в пепел, как и все мои мечты в этом ужасном месте.

Однажды январским утром я проснулась задолго до рассвета и стала рассматривать иней на оконном стекле. Ханьи рядом не было. После восстания она всё больше беспокоилась об Исааке, ей было трудно заснуть, поэтому она часто выходила на улицу, чтобы справиться со своими нервами в одиночестве. Я поплотнее закуталась в одеяло, дрожа от безжалостного холода, и вцепилась в один из маленьких камешков, который служил нам пешкой. Мы с Ханьей давненько не играли в шахматы.

Как я могла поверить, что бунт и побег в подобном месте возможны? Несмотря на большое количество участников Сопротивления, мы жалко смотрелись на фоне бесчисленных вооружённых охранников и колючей проволоки под напряжением. У нас не было бы ни единого шанса, даже если бы мы получили помощь за пределами лагеря. Аушвиц был построен для смерти, а не для жизни. Было глупо полагать, что жизнь выйдет из этой схватки победительницей.

Четырнадцатилетняя девочка со слишком большой самоуверенностью и слепой верой никуда не делась, и иногда я позволяла ей влиять на меня больше, чем следовало. Теперь даже эта девочка знала, что нужно прекратить мечтать о бунте. Когда-то это казалось возможным, сейчас – нет.

Игра близилась к концу. Это была долгая, тяжёлая битва, но противник поставил шах моему королю. И я не была уверена, что смогу выиграть.

Было ещё слишком рано, чтобы кто-нибудь проснулся, когда дверь в наш блок распахнулась, впустив порыв ветра. Спящие женщины зашевелились, тяжёло дыша и постанывая оттого, что холодный воздух коснулся их кожи.

– Заключённая 16671, за мной.

Голос Ирены. Я медленно слезла со своей койки и последовала за ней из блока. Мы шли молча, было тёмное морозное утро, и снег проминался под каждым шагом. Когда-то гладкий, чистый и белый, теперь он был весь перепачкан.

Мимо проходил охранник, он потянулся было за пистолетом, когда увидел меня, но, заметив Ирену, продолжил свой путь. Слух о заявлениях Фриды Лихтенберг в отношении заключённой 16671 быстро распространился, поэтому если Ирена была поблизости, большинство охранников не прикасалось ко мне, опасаясь навлечь на себя её гнев. Она ясно дала понять, что я принадлежу ей, и только ей.

Мы подошли к воротам, где уже торчала знакомая фигура. Ханья. Не говоря ни слова, она поравнялась со мной и бросила окурок в снег. От неё и от Ирены исходило напряжение, такое же ледяное, как ветер, хлещущий тело. Что-то было не так. Как только мы прошли через ворота и зашагали по полям от Биркенау к главному лагерю, обе открыли рты, чтобы заговорить. Но ни одной не удалось вымолвить ни слова.

Мне не нужны были объяснения. Я ждала этого дня с момента восстания зондеркоманды.

– Политотдел хочет поговорить со мной о восстании.

Когда я услышала, что охранники нашли в крематории IV остатки капсул с порохом и поняли, что ниточки ведут к фабрике боеприпасов, я узнала, что четырёх женщин из Сопротивления поймали, допросили и подвергли пыткам в Политотделе, известном также как лагерное гестапо. Поскольку я работала бок о бок с теми женщинами, у меня было предчувствие, что настанет и мой черёд.

– Эти ублюдки вызвали меня на собрание прошлым вечером, – пробормотала Ирена. – Они хотят видеть всех заключённых, которые в последнее время работали на фабрике боеприпасов. Поскольку ты моя личная любимица, я имею удовольствие присутствовать при твоём допросе.

– И ещё Ирена сказала им, что тебе понадобится переводчик, так что мы будем с тобой всё время, – сказала Ханья.

Я резко остановилась:

– Нет, я не хочу, чтобы кто-то из вас был там. Стать свидетелем такого – слишком тяжело.

– Если нас не будет, как я объясню внезапную перемену в настроении Фриды или свою ложь о переводчике? Мы остаёмся с тобой, – решительно заявила Ирена.

Ханья посмотрела через пустое поле на далёкие тёмные очертания леса, и я почти увидела, как в её голове формируется план.

– Может быть, никому из нас и не нужно заходить в ту комнату. Вы двое можете сбежать…

– Сбежать? – смех Ирены был язвительным. – Каждый метр этого грёбаного лагеря кишит охранниками, включая территорию вокруг. Они поймают нас в мгновение ока. Если бы не твоё чёртово восстание, мы могли бы сбежать несколько недель назад.

– Моё восстание?

– Но это же был твой брат и его дружки, не так ли? Он не признаётся, но это факт.

– Серьёзно, ента? Ты слышала это от своих друзей из СС? – Когда Ханья сказала это, выражение её глаз резко переменилось. Она подняла руку, прерывая попытку Ирены что-то сказать, и стремительно шагнула вперёд: – Оттягивай допрос, сколько сможешь, Ирена. Я ненадолго.

Я точно знала, что она задумала, и схватила её за руку.