Последний ход

Когда я столкнулась с Эбнером в последний раз, он выиграл. Мы играли на равных, долго и упорно боролись, и он вышел победителем. Но фигуры были расставлены заново. Не важно, кто победил в прошлый раз; важно лишь то, как игра будет разыграна в этот. А сейчас на моей стороне было ещё две фигуры, и я знала правила игры Эбнера.

Пусть поверит, что я ведусь на каждую его уловку.

Моя стратегия была готова, настало время для реванша.

– Заключённая 15177 – переводчица, фрау ауфзеерин? – Эбнер кивком указал на Ханью.

– Верно, герр штурмбаннфюрер.

Он внимательно посмотрел на Ханью:

– Ты будешь открывать рот только для того, чтобы переводить. Если скажешь заключённой 16671 что-нибудь ещё, я предположу, что ты поощряешь неповиновение, и приму необходимые меры в отношении вас обеих. Понятно?

Ханье удалось слегка кивнуть:

– Да, герр штурмбаннфюрер.

Эбнер сунул в рот новую сигарету и закурил её, прежде чем повернуться ко мне.

– Меня зовут Вольфганг Эбнер. Сигарету?

Когда он обратился ко мне, я наблюдала за ним без видимого узнавания или понимания на лице, затем подождала, пока Ханья переведёт. Как только она закончила, я широко раскрыла глаза, словно удивлённая таким щедрым предложением.

– Спасибо, герр штурмбаннфюрер. Я не курю, но вы не будете возражать, если я заберу её с собой?

Когда я взяла сигарету, которую он мне предложил, моя рука задержалась над столом, чтобы он заметил дрожь, которую я изобразила специально для него. Я покрутила сигарету между пальцами, а Ирена, не дожидаясь предложения, взяла одну себе. Тем временем Эбнер курил и наблюдал за мной, как бы позволяя неизвестности сводить меня с ума. Поэтому я дала ему именно то, что он хочет.

– Пожалуйста, скажите, зачем я здесь, герр штурмбаннфюрер? – воскликнула я, запинаясь от волнения на каждом слове. – Это из-за восстания, не так ли?

Эбнер поднял руку, призывая меня к молчанию, и посмотрел на Ханью, стоявшую рядом. Она на мгновение замолчала, словно напоминая себе, что следует отнестись к этому допросу так же, как и ко всем другим, свидетелем которых она много раз бывала. Ещё один рабочий день, не более того. Когда Ханья заговорила, её немецкий был ясным и чётким, а выражение лица – нейтральным.

Эбнер ободряюще улыбнулся:

– Да, но тебе нечего бояться, если будешь сотрудничать.

Я выдохнула, давая понять, что его слова произвели желаемый эффект.

– Как бывшая участница Сопротивления, я знаю, что лучше не повторять эту ошибку снова. Действия имеют последствия, герр штурмбаннфюрер. Иногда последствия затрагивают только виновных, но чаще всего они затрагивают невинных людей, таких как я. Об этом многие забывают.

– Это верно. – Он глубоко затянулся сигаретой. – Ты хочешь сказать, что тебя справедливо осудили за деятельность в Сопротивлении, из-за которой ты попала в Аушвиц, и на этот раз ты не участвовала в восстании?

– Именно так. – Я повертела сигарету в руках, пока Эбнер стряхивал пепел в пепельницу и сверялся с бумагами на столе.

– Весной 1944 года ты провела несколько недель, работая на фабрике боеприпасов. Почему ты пробыла там так мало времени?

Я прерывисто вздохнула и позволила своему голосу задрожать.

– Потому что я была молода, когда началась оккупация. Работа с порохом и взрывчатыми веществами напомнила мне о взрывах во время вторжения.

– Ты была замешана в контрабанде пороха для восстания, и, даже если нет, знала ли об этой схеме?

– Нет, герр штурмбаннфюрер.

Когда Ханья закончила говорить, Эбнер сохранял молчание. Несмотря на попытки моей подруги изобразить безразличие, с каждым мгновением она казалась всё более напряжённой. Ирена встала позади Эбнера, вероятно, чтобы играть свою роль вне поля его зрения. Я не осмеливалась смотреть на Ирену и Ханью слишком долго, но их присутствие успокаивало меня.

Повисшей тяжёлой тишины было достаточно, чтобы свести меня с ума; нервная тряска сыграла бы мне на руку, поэтому я не стала бороться с искушением. Наконец Эбнер повернулся к Ирене:

– Фрау ауфзеерин, мне доложили, что вы внимательно следите за заключённой 16671. Не припомните, замечали ли вы какое-либо подозрительное поведение?

– Нет, герр штурмбаннфюрер, но я знаю, где она была седьмого октября. В то утро неуклюжая сучка пролила кофе на мою форму, так что я наблюдала за тем, как она её чистит. И это заняло гораздо больше времени, чем следовало бы, поскольку она слишком неумелая, чтобы как следует начистить чёртовы пуговицы, – со снисходительным смехом сказала Ирена, выдыхая сигаретный дым. – К тому времени, когда я проводила её обратно на кухню, в лагере уже поднялся переполох.

После того как Ханья перевела ответ, я схватила её за юбку и притянула к себе с такой силой, что она пошатнулась.

– Кофе – это случайность! Пожалуйста, скажите ауфзеерин Лихтенберг, что это была нелепая оплошность…

– Заткнись! – Ирена закричала, поэтому я отпустила Ханью и вздрогнула в ожидании удара. Ирена бросила окурок на пол и наступила на него, затем подняла руку, прерывая перевод Ханьи: – Можешь не стараться, еврейка. Мне насрать.