Последний рубеж

Едва солдаты разошлись, Мэри со всех ног бросился к командиру. Он попросил майора отойти в сторону, подальше от посторонних ушей и подробно доложил ему обо всём, что увидел, прячась за скалой. Цезарь, внимательно выслушав Энделя, быстрым шагом направился в сторону стоявшего неподалеку Георгия Никитича. Даже издалека было видно, как побледнело и застыло лицо контр-адмирала после слов майора. Напоследок они перебросились несколькими короткими кивками и жестами. Затем Куников вернулся к Мэри и тихо сказал:

– Когда десант посадят на катера, пойдём с тобой к Холостякову.

Отряд к тому времени повторно строился в две шеренги. Когда расчёт был окончен, начальник штаба доложил Цезарю:

– Товарищ майор! Отряд особого назначения по вашему приказанию построен. В строю двести семьдесят… – он неожиданно запнулся и чуть тише закончил. – Два человека.

Немного совладав с дрогнувшим голосом, Котанов так же тихо повторил ещё раз:

– Двести семьдесят два человека. Одного не хватает.

– Прекрасно! Ведите отряд на катера! – громко, чтобы все слышали, приказал начальнику штаба Куников.

Выяснять, кого именно недостаёт, майор не стал. В сопровождении мгновенно подбежавшего к нему Энделя он быстрым шагом направился к Георгию Никитичу. На ходу их догнал старшина второго отделения Николай Алёшичев. Рваное парно́е облачко прерывистого дыхания выдавало его плохо скрываемое волнение.

– Мой боец отказался, товарищ майор! – как будто с презрением и досадой одновременно затараторил старшина, стараясь поспевать за широкими шагами Цезаря. – Я его весь перерыв уговаривал, но он словно рогом упёрся. Передумал, говорит, и всё.

– Зря… – небрежно ответил Куников. – С гранатой под танк лечь – тоже уговаривать будешь?

– Извините! – быстро ответил Алёшичев, поправляя на правом рукаве белую повязку – такую же, как у всех бойцов.

По ним десантники должны были отличать друг друга в темноте.

– Только что мне с ним теперь делать? – торопливо добавил он.

– Доложить контр-адмиралу Басистому, что рядовой по фамилии такой-то переходит в его распоряжение, то есть в основной десант! – сказал Цезарь.

– Есть! – бойко ответил старшина.

– Кстати, как его фамилия? – равнодушно спросил Куников.

– Капустин… – немного помедлив, произнёс Алёшичев.

Холостяков, совершенно растерянный, дожидался Цезаря и Мэри в своём кабинете. Он сидел сгорбившись, обхватив голову руками, вперив ничего не выражающий взгляд в стол, по обыкновению, заваленный военными и морскими картами.

– Если всё это правда, – тяжело вздохнул Георгий Никитич, внимательно выслушав быстрый, но очень подробный рассказ Энделя, – то всем нам конец. Что теперь делать? Отменить обе высадки? Но это надо согласовывать со Ставкой, а у нас нет времени. До отправления обоих десантов, – резко вскинув руку, он посмотрел на часы, – осталось пятьдесят минут. Что бы ты сделал, майор – как будто с надеждой спросил Холостяков.

– Я бы отменил оба десанта и бросил все резервы на усиление обороны на Сухумском шоссе… – просто и твёрдо ответил майор. – И уже потом разбирался.

Георгий Никитич провалился в ничего не выражающую задумчивость, а затем, словно спохватившись, быстро заговорил:

– Нет, Цезарь, я такое решение на себя не возьму. Во-первых, не забывай, что мы действуем не самостоятельно. Наши манёвры – лишь часть намного более масштабной операции. Поэтому каждое изменение в планах нуждается в детальной проработке с высшим командованием и в координации с соседями, а такой возможности у нас нет. Во-вторых, если вину Бурова не докажут, ты представляешь, что меня ждёт? А если здесь действительно какая-то ошибка?

– Какая, например? – быстро спросил майор.

Сомнения на лице Холостякова были видны отчётливее контрастных теней от неяркой настольной лампы. Казалось, что напряжёнными складками лба он пытается выдавить из головы хоть одну относительно логичную мысль.

– Какая-то спецоперация энкавэдэшников… – наконец нашёлся Георгий Никитич. – Может такое быть?

– При всём уважении, товарищ контр-адмирал, – напористо, но стараясь не нарушать субординации, процедил Куников, – такого быть не может. Вас бы обязательно поставили в известность.

– Да-да, конечно, ты прав, Цезарь… – заёрзал в кресле Холостяков, словно не узнавая собственного, будто железной петлёй перетянутого, голоса. – Похоже, это действительно предательство. Как теперь быть?

Кустистые брови над его глубоко посаженными глазами изогнулись под прямым углом. Опухшие от бессонницы веки и опустившиеся уголки рта выдавали полное утомление и неспособность принять хоть какое-то решение.