Посреди России

Но какие бы думы ни одолевали ее, сегодня все равно был праздник — праздник души. Как бывало в детстве, когда она еще в ночи слышала предрассветный колокольный звон, просыпалась с бьющимся от непонятной радости сердцем, чувствовала свежий запах намытых полов, подошедшего сдобного теста и первый, многообещающий звон заслонки об устье шестка. Вот уже мать щепает лучину, вот уж первый отсвет огня затрепетал на стене, и потянуло теплом, и весь мир, еще дремотный, полусонный, такой страшный порой во тьме, сразу кажется надежным и добрым, потому что в нем уже пробудились отец и мать, они обогревают его и доглядывают за ним. Можно выбежать босиком на мост или даже на крыльцо, пробежать на темный двор — и там хорошо, отец разговаривает о чем-то с лошадью… И таких праздников души набиралось за год хоть и немного, но ожиданием их жила она в детстве, в юности, в молодости и не утратила этот светлый душевный отклик до преклонных лет. Вот и вчера снова ударил дремавший колокол, всколыхнул с самого донышка памяти золотые деньки былых грибных годов, заставил вспомнить уже ушедших с земли людей, минувшие радости, свои и чужие обиды — и все это оттого так остро и гулко отозвалось в ее старом сердце, что чуяло оно: не хаживать ей больше по грибы, не хаживать никогда, и другие люди найдут, облюбуют и станут приходить на ее потаенные щедрые места, давшие ей столько радости в короткие бабьи лета, сколько иной счастливец не наберет и за всю безоблачную жизнь. Афанасьевна сама не ожидала, что вчерашние грибы в Нюшкином подоле так всколыхнут ее. Ей казалось, что за минувшее лето все в ней, что надо, приломалось и прилежалось, со всем она примирилась, в последние недели уже начала потихоньку со всем прощаться и теперь жила будто бы в легком сне после болезни, все испытав и передумав, но вот же снова брызнул откуда-то луч, воссиял, вызвал к жизни былые радости, и теперь печаль ее станет сладкой и светлой.

Ручей даже после минувших дождей уже не был тем ручьем, в котором она купалась девчонкой. В те годы никому не ведомый большой камень на дне его представлялся всем тайной мироздания, до которой смелые доставали пяткой, теперь же он медведем лежал на берегу, а ручей лениво полизывал ему только один бок. Не тот стал ручей, что в паводок сносил, бывало, мост, и мужики, охая и поругиваясь, пускали лошадь наобум святых по мелкому месту, и лошадь, тревожно прядая ушами, погружалась в воду до седла. Сейчас Афанасьевна остановилась перед ручьем в раздумье: которой ногой лучше ступить — левой или правой? Она забыла, который сапог протекает, а для того чтобы перейти ручей, достаточно лишь один раз на середине ступить в воду, второй раз нога будет на другом берегу. Она ступила правым боком, торопливо, как могла, перебралась на другой берег и с радостью поняла, что угадала с сапогом. Эта маленькая удача вселила в нее надежду на удачу во всем ее отчаянном походе — дойти до Фединой горки. Она поднялась на высокий берег, по кромке которого меж полем и косогором вилась затравеневшая дорога, и потянулась по ней к лесу. Походя она раза два потрогала колосья ячменя, сильно полегшего в непогоду, и поняла, что ждать больше нельзя, еще неделя — посыплется зерно. Колосья, выгнувшись над дорогой, сухо и колко шоркали по подолу, цокали о костыль, а ей вспоминалось военное лето, когда вот тут она жала серпом и ставила суслоны ржи, и вроде как в то самое лето Нюшка получила похоронку на Макара. В то, в то лето она еще вот тут где-то ревела, бедная, каталась, билась вот тут, в ольшанике…

Нет, не ходок была Афанасьевна нынче. Ноги немели, в груди кололо, будто голик проглотила. Остановилась передохнуть под самым лесом — дотянула все-таки и этому была радехонька. А в мире уже посветлело. Разутрилось. Небо выступило уверенно, обозначило облака, легкие, крутобокие, они тоже будто очнулись и пошли, а над покатым полем уже понемногу занималась заря. Это была уже не та широкая, щедрая заря, что одаривает летнее утро, эта была поскромней и с какой-то прохладцей жалась в прищуре горизонта. Конечно, чего уж теперь ждать: на успеньев день отгремело в последний раз, должно, недаром ласточки отлетели — ушли за последней грозой. Так оно всегда и бывает… Туман держался только по ручью и дальним полевым низинам, и вот из-за ручьевого олешника, что стоял по пояс в туманном мареве, появился человек. Присмотрелась Афанасьевна — Нюшка. Шла она ходко, дергая, как кура, головой. «Обгонит!» — екнуло сердце, но уверенность, что Нюшке неведомы ее места, тотчас успокоила.

— Эй! Нюшка! — крикнула Афанасьевна.

— И ты здесь, колченога? Ну, мне тебя ждать некогда, я уж одна побегу!

— Беги, беги во здоровье! — ответила Афанасьевна и ревниво следила, куда свернула Нюшка, войдя в лес. Не туда.