Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1

Другими словами, там, где каждый закон (указ, постановление и т. д.) согласован с законом, стоящим над ним, и где конституция находится на вершине правовой иерархии как высший источник права, можно говорить об иерархии норм[810]. Таким образом, ограниченный закон также подразумевает, что власти не доминируют над конституцией или законами. Скорее, они находятся в подчиненном по отношению к ним положении в том смысле, что не могут действовать произвольно или выбирать делать (или не делать) что-то «по своему усмотрению», а их политическая деятельность ограничена существующими законами и правовыми нормами (то есть властью закона – rule of law)[811]. Действительно, легально-рациональную легитимацию следует понимать именно таким образом: закон является самоцелью, и его невозможно игнорировать, когда он не отвечает непосредственным целям власти (или народа). Мартин Кригер и Адам Чарнота резюмировали свойства закона, который соответствует этим принципам, в «простых рецептах для учреждений» следующим образом: «назначайте наказание только будущим числом, а не задним, исходя при этом из четких, публичных, стабильных правил»[812]. Эти принципы обеспечивают предсказуемость, с одной стороны, и уважение человеческого достоинства граждан – с другой. Граждане имеют право знать, какие правовые нормы применяются к их действиям. Кроме того, понятие человеческого достоинства предполагает также наличие «автономных зон свободы для граждан, которые просто невозможно забрать в интересах общества как целого. Об этом свидетельствуют конституционные гарантии гражданских прав, множество норм уголовно-процессуального кодекса, которые защищают личные права и свободы, и ‹…› главным образом конституционные суды, которые не зависят от исполнительной власти»[813]. Следовательно, хотя публичная политика, исходя из своего определения, пытается организовать общество в соответствии с идеологией, ограниченные законы облекают политическую деятельность в форму строгих, институционально защищенных юридических норм.

Субстантивно-рациональная легитимация, преобладающая в коммунистических диктатурах и патрональных автократиях, напротив, подразумевает, что закон подчиняется властям. Поскольку генеральный секретарь партии командует, а верховный патрон распоряжается страной, как если бы она была его собственностью [♦ 3.3.1, 2.4.2], на место формальной судебной системы приходит ситуативное отправление правосудия. Другими словами, законодательство используется в личных интересах, что является необходимым условием для реализации как силовой, так и патрональной политики, а также требует другого типа законов. Таким образом, субстантивно-рациональная легитимация вместо ограниченного закона подразумевает под собой инструментальный.

♦ Инструментальный закон – это закон, разработанный для осуществления силовой или патрональной политики и применяемый в политической среде, которая определяет его содержание и исполнение, а значит, такой закон должен соответствовать воле властей.

Как отмечает Адам Подгурецкий, правовая система, в которой закон является лишь инструментом власти, «заключает в себе две противоположные тенденции: (a) тенденцию притворяться, что она уважает правовую непротиворечивость, иерархию и внутреннюю согласованность законов; и (b) тенденцию слепо следовать политическим требованиям действующей власти»[814]. Взяв за основу анализ Подгурецкого, мы более подробно определяем сущностные характеристики инструментальных правовых систем, свойственные диктатурам и автократиям, следующим образом[815]:

• «высший источник права» – это правящая политическая элита, следовательно, официальные законы (и их применение) должны соответствовать не конституции, а воле властей;

• официальные законы сохраняют силу, если согласуются с неформальными «теневыми практиками», которые имеют политический, а не правовой характер, и отражают политические цели властей в рамках силовой или патрональной политики;

• выполняемая законом функция важнее его сути, то есть интерпретация официальных законов меняется вместе с политической ситуацией, а закон утрачивает свою принципиальную непредвзятость;