Потерянные имена, чужие тени

– Я не могу, – в третий раз сказал он. – Спросите у служанки дорогу до подвала, она покажет.

Какая-то его часть понимала правоту Аркадия. Но это была какая-то неправильная правота, а времени на обдумывание у Корнелия сейчас не было. Он шагал все быстрее и быстрее, пока не побежал, оставляя за собой бранящегося Аркадия Борисовича, который ни черта не понимал не только потому, что язык не знал, но потому что был чужд всему этому. Корнелий заскочил в свой кабинет, чтобы взять оставленную когда-то для Раду шкатулку с лекарствами, и присоединился к остальным, которые ждали его во дворе.

Решено было добираться пешком, только Лучана усадили снова на лошадь и повели ее под уздцы. Ион-младший сказал, что быстрее будет по прямой, через выпасы, коляска или карета не проедут.

Летуца дала им с собой два фонаря со свечками внутри, принесла для Тию рассохшееся ружье, которое осталось в доме от старых хозяев.

В этот раз их поход был донельзя выматывающим и тоскливым. Тию трясло, Лучан дремал в седле, не всегда понимая, где находится. Ион-младший несколько раз принимался рассказывать, как они гнали за Ницэ и как с ним разговаривали, но так как он и половины предыстории не знал, то рассказ получался путаным и бессвязным.

Раду они нашли там, где и ожидала Тию, – у давно заброшенного алтаря запрещенных Хранителей.

Маленькая поляна под густой сенью сомкнувшихся над ней дубов, серый, заросший мхом и лишайником камень, грубо обтесанный до прямоугольных краев. Закрывая собой часть полустершейся резьбы, у алтаря сидела Раду, словно заснув.

Сердце ее билось едва-едва, затухая с каждым ударом. Она не отзывалась и не приходила в сознание. Несмотря на испачканную кровью одежду, раны на теле были не глубокими, полузатянувшимися.

– Я разберу… разберу этот алтарь на камушки, – сквозь слезы сказала Тию. – Это они все виноваты… я сломаю их, и здесь, и везде, где найду, и…

– Подожди, – остановил ее Корнелий. – Сломать мы все всегда успеем. Сначала я… тут придумал одну вещь.

Он знаком подозвал Иона-младшего, который держал фонарь. К тому времени синие сумерки уже плотно сгустились вокруг них, и только при неровном свете свечи Корнелий мог разглядеть свои пузырьки, прихваченные из лаборатории, и лекарства.

– У меня есть идея, – сказал он. – И я надеюсь, у вас получится поддержать меня.

Дозировку Корнелий помнил только примерно, высыпал в ладонь почти все таблетки из одного блистера. «Как ненаучно, боже мой», – пробормотал он и с трудом проглотил их по очереди.

Затем отошел к алтарю и сел рядом с Раду.

– Не пугайтесь, – сказал Корнелий. – Я сейчас засну. А вам надо будет кое-что сделать.

***

Корнелий долго шел, пробираясь сквозь туман. Туман был густой как кисель, синевато-молочный.

В руках он нес какие-то вещи и вяло размышлял, не стоит ли их бросить, слишком уж тяжело было тащить их.

Мало-помалу к нему возвращалась память прошедшего – взбешенный Аркадий, сидящая у камня Раду. Высыпанные в ладонь таблетки снотворного.

Верно, это бред у меня, – отрешенно подумал Корнелий, шагая в молочную муть. Отмерил, дурак, на глаз и переборщил. А ведь хорошая была идея – встать на грань, как говорила Тию, и попросить за Раду. Принести в жертву что-то, если им понадобится. А в результате, кажется, вышло только отравить себя.

Тело, вот странно, чувствовалось, как обычно, плотно. Никаких сонных шуток фантазии. Разве что в ушах постоянно звенело, то одуряюще громко, то едва слышно.

Тихое постукивание он услышал не сразу, а как понял, откуда оно, чуть не отбросил в сторону всю свою поклажу. Оказалось, что в руках у него свернутый фрак и в нем банка, на крышке которой были цифры «сорок семь». Стучало внутри банки, и когда Корнелий развернул ее, сквозь стекло на него посмотрел гомункулюс.

Небольшой, смуглокожий, с непропорционально большой головой и длинными ручками, он стучал костяшками пальцев по стеклу. Когда увидел, что Корнелий заметил его, даже подпрыгнул и стал показывать наверх, на крышку над головой.

Пришлось остановиться и открутить.

Корнелий миг поколебался, перед тем как окончательно снять серебряную крышку. Представилось, что существо, которое совершенно ненаучно возникло из ничего, сейчас вцепится в его запястье.

Гомункулюс деликатно постучал, напоминая о себе, и Корнелий решился.

«В конце концов, – подумал он, – на самом деле я ведь лежу там, у камня. Что он мне может сделать?»

Словно верткая обезьянка, неприятно влажный и горячий на ощупь, гомункулюс вскарабкался по плечу и уселся, держась одной рукой за волосы Корнелия. Другой он показал куда-то в сторону и настойчиво тряс тонким скрюченным пальчиком, пока Корнелий не повернулся и не пошел туда.

Через несколько минут или часов – Корнелий никак не мог понять свое ощущение времени, – они вошли на блеклую, словно политую молоком, копию поляны с алтарем.

У алтаря стоял человек, и Корнелий, даже зная, что это должна быть Раду, все равно удивился.

Нелепый и непривычный облик сбивал с толку.