Потерянные в Великом походе

Именно здесь, на этих рынках, Юн начинает замечать последствия благотворных изменений. Именно здесь она ощущает, что мечты ее юности о новом Китае наконец обретают кровь и плоть, становясь реальностью.

Напоследок супруги заезжают на неофициальный (и нелегальный) рынок, который находится за городской чертой. Ухабистая грунтовка, покрытая следами тележных колес и отпечатками копыт, уводит их прочь от главных дорог. Она заканчивается возле полуразрушенного склада, где некогда хранили уксус. Древнее строение с дырявой крышей давно заброшено, а его бывший владелец-богатей либо умер, либо раскулачен. Когда их машина подъезжает поближе, мулы расступаются, а народ, побросав корзины и кошелки, смотрит на лимузин. Толпа самая разношерстая: есть и селяне, и коренные пекинцы. Крестьяне продают здесь выращенный тайком от властей урожай. Плату берут и деньгами, и талонами на еду. Кроме снеди, на рынке можно приобрести и заграничные товары, вроде наручных часов и солнцезащитных очков.

Водитель Бао паркуется возле корыта, из которого пьют мулы. Пин и Юн открывают дверь. Они чувствуют вонь навоза, которую отчасти перекрывает запах щелока. Юн велит водителю Бао подождать.

– Мы ненадолго, – говорит Пин. Здесь, в отличие от других рынков, ни один торговец не рискнет подойти к их лимузину. А что, если чиновники внутри автомобиля приехали не за покупками, а собирать штрафы?

Вход на склад частично перекрывают ржавые железные двери. Закрыть их невозможно, мешают бетонные столбики. Пин и Юн протискиваются сквозь очередь, выстроившуюся за салом. Мужчина где-то впереди кричит мяснику, чтобы тот поправил весы, прежде чем назвать цену. Супруги проходят мимо продавца тофу, который смотрит на них с подозрением, а затем мимо торговца пластмассовыми безделушками – водяными пистолетами, резиновыми змеями, разноцветными воздушными шарами, – который, судя по выражению лица, готов в любой момент собрать товар и кинуться наутек. Основательно углубившись в здание бывшего склада, Пин наконец достает бумажник перед ларьком с арахисом в сахаре. Другие торговцы успокаиваются и перестают смотреть в сторону супругов.

– Два кило, – говорит Пин. Расплатившись, Юн показывает на другой прилавок, на котором сложены банки с личи. Они устремляются к нему с поспешностью школьников, чуть не споткнувшись по дороге о лежащий на земле кирпич. Торговка, уверяющая, что приехала сюда с самого юга, кладет по личи в ладонь Пин и Юн – на пробу.

– Вкуснее вы здесь не найдете, – произносит она. – Они прямо из моей деревни.

Она говорит с гуандунским акцентом, по которому Пин понимает, что торговка не врет – она действительно с юга.

– Пять банок, – кивает он.

Перекатывая сладкий личи во рту, Юн толкает мужа локтем.

– А давайте не пять, а десять, – поправляет себя Пин.

Когда с покупками покончено, супруги успевают набрать столько всего, что водителю Бао приходится затушить сигарету и броситься им на помощь. Открыв багажник, он помогает погрузить туда добычу; теперь лакомств достаточно, чтобы насытить сотни сирот, которые много месяцев не пробовали ничего сладкого.

Когда Бао закрывает багажник, Пин и Юн замечают человека, залитого полуденным солнцем. Он сидит, скрестив ноги, рядом с мулами и моет длинные всклокоченные волосы водой из корыта. Он перебирает космы одной рукой, потому что вторая у него отсутствует. Рукав, где она должна находиться, пуст и завязан узлом. Мужчина моется, задевая культей металлическую стенку корыта, отчего раздаются звуки, напоминающие раскаты грома.

Супруги не знают, кто первым из них заметил калеку, но, когда они переглядываются, в глазах у обоих один и тот же невысказанный вопрос.

– Он давно здесь сидит? – спрашивает Пин водителя.

– Вы про этого бомжа? – уточняет Бао. – Он подошел ко мне сразу после того, как вы зашли на рынок, товарищ директор. Спросил, нет ли у меня чего поесть. Хотите, я скажу ему, чтобы убрался отсюда?

Пин мотает головой. Он просит Бао снова открыть багажник. Юн берет мешочек с арахисом и банку личи и вместе с мужем идет к незнакомцу.

Нищие – зрелище достаточно необычное. Им запрещено пересекать границу столицы, и хотя с формальной точки зрения рынок находится за городом, такие, как он, все равно очень рискуют. Полиция запросто может арестовать его и бросить в тюрьму. Должно быть, он явился сюда совсем недавно, причем из провинции.

Подойдя поближе, Пин и Юн слышат, как мужчина что-то напевает на незнакомом языке. Он не ханец? Интонация певучая, она переливается, устремляясь то вверх, то вниз, причем иногда в пределах одного слова. Может, он русский, которых немало в Маньчжурии? Нет, волосы слишком темные. Тибетец или монгол? Но у него не такие свирепые черты лица. Откуда эта песня, мелодия которой с каждой секундой становится все более и более знакомой?

– Прошу прощения, – говорит Пин.

Незнакомец прекращает мыть волосы, опершись рукой о землю, поворачивается и начинает быстро моргать. Вода стекает по густым бровям. Стоит его взгляду сфокусироваться, как лицо тут же приобретает испуганное выражение.