Потерянные в Великом походе

– Я тоже с ними сражался, – говорит Кактус. – Но я не был солдатом, да и храбростью не отличался.

– А ну-ка расскажи, – подается вперед Хай-у. Он заговорил впервые за все утро.

– Наша шайка их просто ненавидела, – начинает Кактус с набитым ртом. – Когда могли, делали им всякие гадости. Само собой, мы с них брали денежки. Таскали им вещи, чистили ботинки. Но не все так просто. То шов незаметно распорем, то дырочку в подошве проковыряем. На следующий день глянь – а из рюкзака все выпало и в ботинках после дождя вода хлюпает. Вот смеху-то! Ох как они нас гоняли! Только мы что тараканы, разбежимся, и все. Ищи нас свищи в городе. Мы там каждый укромный уголок знали. – Теперь нищий взялся за арахис. Он поставил блюдечко на культю и удерживал его с ловкостью заправского официанта. – Я же говорю, мы хоть и не были солдатами, но все равно их ненавидели. Мы не собирались дозволять им так просто ходить по нашей земле.

– Это они отрубили тебе руку? – спрашивает Юн. Кактус широко распахивает глаза и роняет арахис, который рассыпается по полу и закатывается под диван.

– Ничего страшного, – говорит Пин. – Не хочешь – не рассказывай.

– Нет уж, расскажи. – Юн с осуждением смотрит на мужа. – Чего в себе такое держать? Только душу травить. А расскажешь, и сразу легче станет. Вот увидишь.

Кактус колеблется. Он поворачивается к Хай-у. Может, он хочет, чтобы кунфуист сперва рассказал, как потерял ногу. Может, просто ищет поддержки такого же калеки, как и он сам.

Хай-у прикрывает глаза и кивает:

– Давай, родной, говори. Тебе стыдиться нечего.

Кактус делает глубокий вздох:

– Японцы тут ни при чем. Зачем им со мной возиться? Только лишние хлопоты. Они вообще либо не обращали на нас внимания, либо сразу всаживали пулю промеж глаз. – Голос нищего становится тихим, превращаясь в шепот. – Это со мной сотворил главарь нашей шайки. Как-то вечером он дал мне опиум. На следующий день просыпаюсь – а руки уже нет. Только повязка. Я носился по двору и голосил, что твой петух. Всех шлюх перебудил своими воплями. А главарь схватил меня за шею и дал пощечину. Говорит, мол, ты мне потом еще спасибо скажешь. Небо всегда в неоплатном долгу перед теми, кто в молодости натерпелся горестей. На самом деле ему просто хотелось, чтобы вид у меня был еще жалостливее – так больше подавали милостыни, – Кактус фыркает, его лицо каменеет. – Скажу как на духу, мне очень хотелось его прикончить. Сколько я всего передумал. Мечтал подсыпать ему в чай медленно действующий яд или привязать его к дереву и отрубить сперва ноги, потом руки. Жаль, что японцы добрались до него первыми.

– И что же с ним случилось? – спросил Хай-у.

Кактус делает глоток грушевого сока.

– Он им рассказал кое-что полезное, а потом начал донимать: когда, мол, вы мне заплатите? Им было жалко денег, и они просто закололи его штыком. Прямо в грудь воткнули.

Хай-у закидывает ногу на протез. Пин и Юн переглядываются, после чего переводят взгляды на старого друга. Рано утром в машине они попросили его посмотреть на нищего трезвым взглядом и послушать, что он говорит.

«Мы себе не доверяем, – сказали они. – Уж больно нам хочется, чтобы он оказался нашим сыном. А ты вроде как лицо незаинтересованное».

И вот теперь Хай-у сидит с видом даосского мудреца и, кивая Кактусу, слушает его рассказ. Нищий все не умолкает. Он с сожалением сетует на то, что смерть главаря шайки была слишком легкой. Мерзавец был одурманен опиумом и, скорее всего, даже не почувствовал боли. Какая же это несправедливость, особенно памятуя о том, сколь мучительна была кончина некоторых друзей Кактуса.

Тут по радио начинается новая передача, на этот раз юмористическая, в которой фигурируют два военных пилота, и нищий резко умолкает. Он берет приемник и прижимает к уху.

Хай-у встает и кивает в сторону кухни.

– Ты это… слушай, наслаждайся… – говорит Пин нищему. – Если что, мы тут рядом.

Кактус настолько поглощен передачей, что совершенно не обращает на него внимания. Пин и Юн идут следом за Хай-у на кухню. Юн задергивает за собой занавеску.

– Ну? – шепчет Пин. – Что скажешь?

Хай-у чешет голову, его лицо искажается, словно от боли.

– Начнем с того, что у нас в стране полно бездомных. Вы это знаете не хуже меня. Есть куча инвалидов: у кого-то нет руки, у кого-то – ноги. Вы это тоже знаете. Историк Сыма Цянь однажды сравнил войну с казнью, когда от страны, словно у приговоренного к смерти, постепенно отрезают конечности. «Что было единым – разъединится, что было разделенным – соединится».

– Нечего нам лекции по истории читать. Мы тебя не за этим позвали, – говорит Юн. – Просто скажи, что ты думаешь. Это наш Ло Бо или нет?

Хай-у выставляет перед собой ладонь:

– Принимая во внимание все вышесказанное, а также исходя из того, что он родом из Сычуани, вырос в горах, примерно одного возраста с вашим сыном да и на Пина отчасти похож, должен признать, мне и самому хочется, чтобы он оказался нашим Ло Бо. Однако…