Потерянные в Великом походе

Юн шла по коридору, вдыхая пропитанной влагой воздух. Краем глаза заметив что-то знакомое, она остановилась, уставившись на резное изображение возле двери. Перед ней предстал будда Вайрочана, воплощение мудрости, – его изваяние стояло под портретами предков господина Чжу, старик каждую ночь им молился. Складки одежды и ремешки сандалий будды покрывал густой слой паутины. Он сидел, скрестив ноги, одну руку прижав к груди, а другую ладонью вверх выставив вперед. Указательный палец на ней отсутствовал. Юн передернуло от самодовольного выражения на лице статуи. Сидит, понимаешь, молится, словно окружающего мира вовсе не существует.

– Чё, самый умный, что ли? – с вызовом бросила изваянию Юн. – Знал, что все летит в тартарары, и свалил, покуда была возможность. И есть же еще дурни, которые тебе молятся, упрашивают вернуться, уговаривают ниспослать какое-нибудь знамение, даровать мудрость… Как же, держи карман шире! У тебя либо этой мудрости нет вовсе, либо ты слишком жаден, чтобы ею делиться.

– Не святотатствуй, – подал голос монах.

– Пойдем, – Пин взял жену за рукав. – Пошли уже отсюда.

– Вы все идиоты! – отдернув руку, воскликнула Юн, тыча пальцем в монахов. – Религия – опиум народа! Вы ничем не лучше помещиков, эксплуатирующих трудовой люд. Богатеи целыми днями торчат в своих особняках, жируют на том, что вырастили другие. Вы сидите весь день в этом храме, ожидая пожертвований, которые потом и кровью заработали другие. Вы эксплуатируете их разум.

Подошел лейтенант Дао. Он был чуть пьян.

– Верно говоришь, товарищ Юн. Но сейчас таким речам не время.

– Гады, сволочи, ублюдки! – продолжала неистовствовать Юн.

– А-ми-то-фо, – настоятель поднес ладонь к губам. – Одно слово, несущее покой, куда ценнее тысячи слов, брошенных впустую.

– Старый ты врун! Говоришь о покое и мире? А что ты такого сделал, чтобы они воцарились? Ничего! Сказал это дурацкое слово, и все! Вроде ты весь из себя такой хороший, а меня выставил дурой, да? Да какое слово остановит войну, голод, смерть?! Есть ли на свете такое слово, которым можно накормить голодного ребенка?

– Никто тебя дурой не выставлял, ты и сама с этим прекрасно справляешься, – хихикнул молодой, не старше семнадцати лет, монашек.

Юн толкнула парня так, что он отлетел и упал.

– Трус. Пацаны вполовину младше тебя сражаются и умирают, чтобы сделать этот мир лучше, а ты сидишь тут в спокойствии и безопасности. Слабак ты, вот ты кто!

– Ты слишком много выпила, – проговорил Пин. – Пора спать.

– Твой муж дело говорит, – кивнул лейтенант, помогая монашку встать.

Юн открыла было рот, собираясь ответить, но внезапно ощутила, будто у нее защекотало в области живота. Сперва она подумала, что ее коснулся Пин, но потом щекотание повторилось, и она поняла, что ощущение исходит изнутри. Юн обвела взглядом коридор. Все смотрели на нее. Настоятель отряхивал балахон монашка, а Дао что-то виновато ему шептал. Их окружили бойцы Третьего корпуса. На лицах солдат блуждали пьяные ухмылки.

– Простите, – выдохнула Юн. – Сама не знаю, что на меня нашло.

– Ничего страшного, – отозвался лейтенант. – Мы все знаем, что ты немного не в себе.

16

Через две недели после свадьбы у Чо отошли воды. Случилось это крайне невовремя. За несколько дней до этого, несмотря на все уговоры Юн остаться в Жуйцзине до родов, Чо с Хай-у договорились с капитаном рыбацкой лодки, что тот отвезет их на север, в Шанхай. Им не составило никакого труда получить разрешение лейтенанта и Мэйши. Командование мечтало избавиться и от девушки, и от кунфуиста. Отбыть они собирались днем, но тут начались схватки. Проволочка расстроила Чо, но Юн убедила подругу, что ей повезло – куда лучше рожать на земле, чем на утлом суденышке, провонявшем рыбой.

Чо положили на носилки и потащили к самой знаменитой в окрестных деревнях повитухе. Несли целых сорок минут. Юн бежала рядом с носилками. Хай-у проковылял с полкилометра, после чего повалился на землю без сил с криком: «Прости, прости меня, милая!»

Пин, лейтенант Дао и остальные решили обождать снаружи, но Юн осталась с Чо – отчасти чтобы поддержать, отчасти чтобы узнать, что ей предстоит, когда самой придет черед.

Повитуха оказалась согбенной беззубой старухой. Она насыпала на землю двумя холмиками рисовую шелуху, а затем накрыла ее кусками бычьей шкуры. Потом бабка приказала Чо подойти и встать на выпуклости. Чо покачала головой, и старуха в гневе топнула ногой, обругав на местном наречии.

– Коли хочешь мучиться подольше, – сказала она, – можешь рожать лежа. Давай, жди, покуда он из тебя вылезет. А хочешь побыстрее, поставь ноги тут и там да присядь, земля сама ребенка из тебя и вытянет.

Немного поколебавшись, Чо поднялась с носилок. Юн с дочкой повитухи под руки подвели роженицу к кускам шкуры. Продолжая поддерживать Чо, они помогли поставить ей ноги в нужные места и присесть на корточки.

– Не надо, – выдохнула Чо, тяжело дыша. – Пустите.

– Не пущу, – ответила Юн. Пот градом лился с головы подруги ей на руки.

– Как думаешь… – дыхание Чо сделалась учащенным, – она знает, что делает?