Потерянные в Великом походе

– Ее очень хвалила Мэйши. Она помогала разрешиться от бремени сотням женщин. За все время у нее умерло только пятеро. Мэйши сказала, что повитуха с первого взгляда может определить, в какой позе женщине лучше рожать. Ну, в какой – безопаснее. Как только у нее не рожают: и сидя, и стоя, и лежа.

– О Небо, смилуйся надо мной! – воскликнула Чо. – Ее посоветовала Мэйши? Та, что отправила меня, беременную, трудиться в поле!

– Физический труд полезен даже беременным, – кивнула Юн. – Не волнуйся. Старуха принимала роды у самой Мэйши. Если мне повезет, то и мой Ло Бо появится на свет ровно на том месте, где сейчас сидишь ты.

– Хватит вам лясы точить, – оборвала их повитуха и тряхнула головой, задев руку Чо длинной косой. – Тужься давай! Цзи! Цзи! Цзи! Тужься! Тужься! Тужься!

Через несколько минут из чрева Чо выскользнул Чжу Цзяо – с легкостью яйца, выскакивающего из курицы. Малыш приземлился головой на бычью шкуру. Старуха подхватила его, перерезала пуповину и окунула в ванночку, заполненную чуть теплой прокипяченной речной водой. Ловкими заученными движениями повитуха оттерла кровь с ручек, ножек, животика, спинки и личика младенца. Затем она положила его на весы и взвесила, аккуратно добавляя на противоположную чашу гирьки.

– Ну и ну, – покачала старуха головой. – Тяжеленький он у тебя. Почти четыре кило.

– Мальчик? – спросила Чо. Она все еще сидела на корточках, бессильно свесив руки.

– Ты приляг пока, – ответила повитуха.

Юн помогла подруге встать и отвела ее к носилкам.

– Он здоров? – не унималась Чо.

– На первый взгляд да, – отозвалась повитуха. – А там еще поглядим. Как ты его назвала?

– Свиные Ноги. Чжу Цзяо.

– Славное имя, – одобрительно чмокнула губами старуха. – С таким именем злые духи будут обходить его стороной. А теперь давайте-ка рассчитаемся, – она протянула к Юн ладонь.

Девушка сунула руку в карман, достала оттуда два серебряных доллара – жалованье за четыре месяца, которое она держала на случай всяких непредвиденных расходов, – и вручила их повитухе.

– Я тебе потом верну, – прошептала Чо. Она была на грани обморока. Влажные от пота волосы были спутаны, а губы сделались сухими, как пустыня Гоби. – Мне удалось кое-что скопить. Деньги у меня в ящике.

– А ну цыц! – шикнула на нее Юн. – Когда мы победим, деньги вообще станут не нужны. Понимаешь? Еду будут раздавать бесплатно, и голода не станет.

– Надеюсь, это правда. Если все так и есть, я тогда никогда больше… – Не успев договорить, Чо заснула.

Старуха положила младенца в плетеную корзину, взяв одну из стопки в углу комнаты, и накрыла его куском бычьей кожи – первой вещью в этом мире, которой он коснулся. Юн почувствовала облегчение, что малыш родился живым. После тяжелейшего перехода до Жуйцзиня и потрясений, выпавших на долю Чо, она опасалась, что Чжу Цзяо решит покинуть этот мир до своего рождения и ее подруга извергнет мертвого ребенка, неподвижного и черного, словно кусок угля. Возможно, еще находясь на небесах, Чжу Цзяо узрел светлое будущее нового Китая, который станет счастливой, процветающей страной, когда отгремят сражения и завершатся походы. Увидел, какой замечательной будет его жизнь с заботливой мамой и приемным отцом: как он станет пить чай из апельсиновой цедры после занятий боевыми искусствами, как будет учиться на военного или инженера. И ни один человек не посмеет взглянуть на мальчика свысока из-за того, что он родился в бедной семье, не имеющей земельного надела. Он станет лучшим другом Ло Бо, который пару дней назад дал о себе знать, видимо в предвкушении полной радостей жизни.

Два друга, два крепких мальчугана, два бойца со звездочками на петлицах, марширующие впереди своих взводов, преобразуют светлое завтра и сделают его еще лучше. Юн улыбнулась: в эти трудные дни появляются на свет будущие вожди партии.

17

На протяжении последующих нескольких часов бойцы Третьего корпуса по очереди ходили смотреть на Чжу Цзяо. Пин нахваливал пухлые пальчики малыша, мол, поглядите, какие они славные, будто колбаски из сладкого риса, завернутые в листочки инжира, – этим угощением он лакомился в приюте. Знаменосец Шаоху сказал, что у ребенка мамины глаза, а лейтенант Дао пробурчал, что губы у него толстые, как у папаши-эксплуататора. Всем, в том числе и Юн, было интересно, как поведет себя Хай-у, когда увидит ребенка. После того как они сошлись с Чо, многие бойцы дразнили кунфуиста из-за того, что тому придется растить чужого ребенка. Его обзывали пожирателем объедков и смеялись, сравнивая с человеком, который носит чужую обувь на пару размеров больше. Несмотря на все это, стоило Хай-у войти в комнату, как воцарилась тишина. Калека снял фуражку и уставился в плетеную корзину.

Хай-у слыл болтуном и балагуром, но сейчас он хранил молчание. Склонил голову к одному плечу, к другому, а затем сунул палец в ручку Чжу Цзяо и покачал ее туда-сюда. Все это время его лицо с маленькими усиками хранило непроницаемое выражение. Понять, о чем кунфуист сейчас думает, было не легче, чем прочитать письмена династии Шан[6]. Наконец он хихикнул.