Потерянные в Великом походе

Мне повезло, что бой разыгрался на реке. Да, вода была обжигающе холодна, но меня это не пугало, поскольку я хорошо умел плавать. В иных обстоятельствах, думаю, меня просто бы скосила пулеметная очередь. Добравшись до противоположного берега, я спрятался в бурых зарослях камыша, вымазал лицо и форму грязью, которая покрыла меня ледяной коркой. На моих глазах солдаты падали замертво с узкого моста прямо в реку, которая окрасилась розовым от их крови.

Несмотря на то что нам удалось переправиться через реку, налеты вражеской авиации продолжили косить наши ряды. Наконец мы добрались до обнесенного крепостной стеной города Цзуньи. Самолеты противника до него не долетали, и мы оказались в относительной безопасности. К этому моменту от многих батальонов осталось одно название. Не было ни времени, ни сил оплакивать потери. Боевой дух упал ниже плинтуса, а дезертирство приобрело небывалые масштабы. Красная армия напоминала паука, которому оторвали все лапки: от былой мощи осталась лишь призрачная тень. Гоминьдановцы решили, что разгромили нас наголову и одержали полную, безоговорочную победу. Они даже передавали по радио в новостях, что Мао уже нет в живых.

Третий корпус встал лагерем под стенами Цзуньи. Бойцы собрались у костра, который топили ослиным навозом. Я помню, как Юн сказала Пину: «Ло Бо родится мертвеньким. Я чувствую». Будучи суеверной, она полагала, что ее нерожденный ребенок, насмотревшись на то, сколь ужасен мир, просто не пожелает в нем жить. Пин в тот момент так устал, что просто прижался к ее животу. Остаток взвода улегся спать на земле, укрывшись чем попало: кто досками, кто сеном, кто, если повезет, заскорузлой от крови одеждой погибших.

Никто не обращал на меня внимания. Даже у лейтенанта не хватало сил глянуть, как у меня дела. Если бы я утонул в реке и не явился на перекличку, остальные только пожали бы плечами. «Не велика потеря, – сказали бы они. – Все равно от него не было особого толку». Я отдалился от однополчан задолго до того, как мне разрешили отплыть в Шанхай. После гибели Чо и Чжу Цзяо я на протяжении несколько дней носил белое в знак траура, и хотя я имел полное право оплакивать свою утрату, что в самом деле являлось моей обязанностью отца и мужа, другие солдаты твердили, что сейчас не время носить такой наряд – мол, в нем я заметнее с воздуха и выдаю расположение взвода. Они сказали, что я подвергаю их жизнь опасности, и поэтому я держал траур всего три дня, а не месяц, как того требует обычай. Я снова стал носить форму, но меня ненавидели ничуть не меньше прежнего. Многие из моих однополчан, вероятно, считали, что меня следовало оставить оборонять Жуйцзинь, хотя я и не был для армии обузой.

К тому моменту, когда мы оставили Цзуньи, немецкого советника и его приспешников отстранили от власти, а всю полноту власти над армией получил Председатель Мао. Как ты, конечно же, знаешь, он принял известное – и в конечном счете правильное – решение отказаться от запланированного ранее воссоединения с другими коммунистическими силами. В сложившейся ситуации он счел необходим направить Красную армию в глухую провинцию Сычуань, держась при этом подальше от главных дорог. Наш путь окольными тропами означал, что и без того измученным солдатам предстоит прошагать лишние тысячи километров, однако, как только разнеслась весть, что армией снова командует Мао, настроение подавляющего большинства уцелевших бойцов улучшилось. Кроме того, теперь враг не знал, в каком направлении мы движемся, пейзаж сменился с крутых скал на холмистую местность, а с юга дул теплый ветер, отчего казалось, что снова наступило лето.

Солдаты снова начали петь. Общество красных работников творчества трудилось по двадцать четыре часа в сутки, сочиняя мелодии и короткие десятиминутные сценки, которые ставили во время привалов.

В эти месяцы были сочинены многие известные песни: «Красногвардейцы не боятся невзгод», «Каждый день приносит победы с Мао», «Огонь по врагам», «Взбаламутятся четыре моря, содрогнутся пять континентов».

Наши преисполненные оптимизма песни располагали к нам запуганных селян, которые открывали лавки и принимались торговать с нами.

Мы рассказывали им о наших принципах, объясняли, что мы терпим лишения и сражаемся за бедных, а не за капиталистов, помещиков и гоминьдановцев, прихлебателей империалистов. Мы всячески поддерживали местных мальчишек, которые норовили маршировать бок о бок с нами и бегали на митинги, где агитаторы призывали вступать в Красную армию. Через несколько месяцев наша численность достигла половины того, что у нас имелось до Цзуньи. Теперь армии хватало духу снова ринуться в бой.

Я же все никак не мог прийти в себя. Там у реки Сянцзян, когда мне в любой момент грозила гибель, у меня не было времени думать о Чо и Чжу Цзяо. Теперь же, когда угроза смерти отступила, мысли о Чо и Чжу Цзяо заполонили мой разум, словно потоп, прорвавший плотину.