Потерянные в Великом походе

Метров сто я, затаив дыхание, вслушивался в звуки. Пиканье оставалось ровным, и я начал опасаться, что уши меня подводят. Я остановился, поднес щуп к металлическим скобам протеза и с облегчением вздохнул, когда пиканье сделалось лихорадочно частым. Теперь я понял, какого именно сигнала ждать.

Я отмахал еще шагов сто. Никаких изменений. Я уже начал думать, что у союзников гоминьдановцев мин было что кот наплакал и они закопали их на дальних подступах к горам. Потом мне пришло в голову, что властители здешних краев к делу подошли спустя рукава: им было нужно формально выполнить союзнические обязательства, и они не ставили целью нанести Красной армии серьезный урон. Как впоследствии оказалось, моя догадка была не слишком далека от истины.

Чем дольше раздавалось мерное пиканье металлоискателя, тем бодрее я становился. Часа через два-три я уже практически не сомневался, что останусь жив. Веришь, нет, но я даже размечтался. Я представил лица однополчан, как стар и млад после моего возвращения отправляется по проторенной мной тропе и все снова начинают относиться ко мне как к равному. Может, они даже поднимут меня на руки, станут качать и даже угостят черносливом. Его обычно давали тем, кто выполнял особо опасные задания.

Я так сильно размечтался, что не сразу обратил внимание на странную тишину. В наушниках больше не слышалось ни звука. Когда батарея начала садиться, пиканье делалось все тише и тише, а потом и вовсе умолкло, а я этого даже не заметил. Сколько я прошел в тишине со сдохшим аккумулятором – ума не приложу. Меня охватила паника. Скинув с себя металлоискатель, я, согласно инструкции, навтыкал в землю красных флажков и осмотрелся, чтобы понять, далеко ли я ушел.

Одно лишь Небо знает, сколько невысоких холмов я оставил за спиной. Нигде не было заметно ни единой живой души. Туша осла давно скрылась из виду. Передо мной маячил редкий сосновый лес, покрывавший оба склона горного перевала, а это означало, что предгорья находились примерно в получасе ходьбы. При этом я не видел ни хижин, ни дорог, ни каких-либо иных следов человеческой деятельности. Область, поросшая кустарником, значительно отличалась от ландшафта предгорий, однако эти две местности так плавно переходили одна в другую, что я никак не мог определить, где заканчивается минное поле и в каком направлении мне следует идти дальше. Мой обзор с каждым шагом сужался из-за деревьев, которых становилось все больше. Если бы я продолжил двигаться в исходно выбранном направлении, я бы забрел в чащу, взяв в сторону от горного перевала, являвшегося целью нашей армии. В конце концов я пошел чуть правее, решив двигаться к той точке, где смыкались две горы, и остановиться, либо когда чащоба станет совершенно непролазной, либо когда я наткнусь на какой-нибудь четкий ориентир, вроде валуна или скалы, который без труда отыщет армия.

Когда я углубился в лес, солнце уже начало садиться. Идти было тяжело. Мешали ветки, я спотыкался о камни и корни. С десяток раз я едва не упал. Я понял: многие сотни лет здесь не ступала нога человека. Если раньше я боялся подорваться на мине, то теперь мне стало страшно заблудиться в лесу. Мне не попадалось никаких ориентиров: ни тропы, ни валуна, ни знака, указывающего на близлежащую деревню. Мне стало ясно: если я пойду дальше, то просто потеряюсь. Я решил вернуться, пойдя в том же направлении, откуда явился, но тучи застили свет звезд, и отыскать собственные следы оказалось не такой уж простой задачей. Все деревья были одинаковыми, а когда лес сделался реже, каждый клочок травы или кусок снежного наста казались мне одновременно знакомым и чужим. Спроси меня, проходил ли я мимо любого из них, и я не нашелся бы, что сказать в ответ. Кроме того, нельзя было забывать и о минах. Мысль о них заставила меня крепко задуматься, а стоит ли идти дальше.

Наконец я так устал и проголодался, что больше был не в силах сделать и шага. Я отыскал холмик на поляне где-то на краю леса, среди кустарника, взял оставшиеся флажки и прикрепил их к деревьям вокруг. Затем сел и прислонился к самому толстому стволу из них. Сжевав кусок черствого хлеба и несколько ломтиков маринованной репы, я заснул.

5

Дед однажды сказал мне, что нет ничего хуже, чем заблудиться в краях, где нет ни единой живой души, там, где никто тебя не увидит и не услышит. Это страшнее, чем сносить прилюдные насмешки самого злейшего из врагов. Я бродил в предгорьях гряды Ляншань пять суток, и вот что тебе скажу: под конец я больше походил на зверя, нежели на человека. Когда, осваивая боевые искусства, я разучивал стили тигра, змеи, богомола и ястреба, ни один из них не смог сблизить меня с природой так, как эти пять дней скитаний.