Потерянные в Великом походе

Я больше не мог слушать о расставании с Ло Бо и видеть его милое личико, зная, что утром мне придется с ним распрощаться, и потому решил попробовать держаться от малыша подальше хотя бы в последнюю ночь. Я снова перекусил в одиночестве, а потом решил прогуляться по склону горы. Однако прежде, чем я успел уйти, ко мне подбежала Юн и спросила, не окажу ли я ей услугу.

– Мы хотим, чтобы ты написал нашему сыну письмо, – сказала она. – Он прочтет, когда станет старше. Ты самый грамотный из всех, кого мы знаем.

Я обрадовался возможности провести с малышом еще немного времени, хотя и понимал, что из-за этого привяжусь к нему еще больше.

– Лучше, если письмо будет от тебя с Пином, – ответил я.

– Само собой, оно будет от нас. Ты можешь добавить к нему все, что пожелаешь. Мы просто… как сказать-то? Надиктуем тебе то, что у нас на душе.

– И какой прок от этого письма? Лоло не умеют читать, а значит, не смогут обучить Ло Бо грамоте. По всей вероятности, ты заберешь малыша прежде, чем ему исполнится пять лет, так что письмо никто не прочтет. Оно будет представлять собой клочок бумаги, покрытый закорючками, которые здесь никто не сможет разобрать, обращенными к тому, кому, возможно, никогда не понадобится их прочесть.

– Ну, на всякий случай, – Юн попыталась выдавить из себя улыбку.

Я покачал головой.

– Если я буду знать, что у моего ребенка есть от меня письмо, мне будет легче, – она наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Я сам не заметил, как уже выводил иероглифы при свете свечи. Юн и Пин смотрели мне через плечо, а вокруг храпели наши сослуживцы. С бумагой в те времена была напряженка, так что я писал на обратной стороне служебной записки, полученной нашим лейтенантом от полковника. Речь в ней шла о мерах по предотвращению порчи снаряжения. Все это я, естественно, зачеркнул.

– Еще раз повторяю, – сказала Юн, – от себя можешь добавить что хочешь, главное – никаких высокопарных слов. Я не хочу, чтоб мой сын думал, что его родители из заносчивой знати.

– Тебе не о чем переживать, – успокоил ее я, после чего принялся писать под их диктовку:

Здравствуй, дорогой наш Ло Бо,

если ты читаешь это письмо, значит, нам либо не удалось построить лучший мир, либо мы пали в боях за светлое будущее. Если ты сейчас в безопасности, можешь и дальше жить среди тех, кто тебя растил, или, коли пожелаешь, спускайся с гор, туда, где живут те, кто близок тебе по крови.

Сейчас к тебе обращается твоя мать. Она хочет, чтобы ты знал: ты сын героев, а это означает, что ты тоже герой. Она не может тебе во всех подробностях рассказать о том лучшем мире, за который она сражается, но знай, он станет настоящим раем для бедных и обездоленных. Ради такого стоит идти на жертвы. Если ты сможешь продолжить борьбу, сражайся.

Теперь к тебе обращается отец. Он хочет сказать, что, как и ты, вырос сиротой. Он не хочет с тобой расставаться, но у тебя есть хотя бы это письмо. Ты знаешь, кто твои родители, и у тебя есть от них весточка. Попытайся стать достойным человеком. Если ты совершаешь постыдные поступки, память о них будет снедать тебя всю жизнь. Старайся их избегать.

Когда Пин и Юн закончили диктовку, я помедлил несколько секунд, кинул взгляд на Ло Бо, спящего в колыбели, написал несколько строк, после чего зачитал их вслух: