Потерянные в Великом походе

В то время как остальная часть моего подразделения занималась последними приготовлениями, Пин пытался утешить Юн, а Юн твердила ему, что не нуждается в утешении, – я поплелся на вершину горы, решив попытаться уговорить мудреца позволить мне с ним остаться. Я знал, что задача непростая, но я ведь заставил его говорить со мной, когда он хотел побыть один, и не сомневался, что мудрец сдастся, стоит мне только порядком его достать. Кто знает, может, он хочет взять кого-нибудь себе в ученики? Я вспомнил, как он пространно рассуждал, удастся ли мне обрести покой, когда я смирюсь с тем, что у меня нет предназначения. В его устах это звучало как некий брошенный ему вызов, к которому он готовился. Может, он заранее знал, что я вернусь, и уже приготовил мне отдельную кучу сена рядом со своей?

Я потянул на себя треугольную дверь, даже не удосужившись постучать. Ворвавшись в пещеру с непоколебимой уверенностью в себе, я воскликнул:

– Мастер, я вернулся!

Старик стоял на коленях перед портретами, держа в руках курящуюся палочку благовоний. Он был в чем мать родила.

– Что ты тут делаешь? А ну пошел прочь!

– А почему вы молитесь голышом? – спросил я.

– Лучше всего обращаться к своим предкам, когда полностью обнажен. А теперь вон отсюда!

В первые несколько мгновений я даже не знал, что ему сказать в ответ. Вид отшельника меня позабавил, и мне очень хотелось расхохотаться, однако я прекрасно понимал, что мне не следует над ним смеяться, коли я хочу стать его учеником. Поэтому я решил последовать его примеру и принялся раздеваться.

– Я хочу, чтобы вы меня кое-чему научили, – проникновенно сказал я, – и пришел сюда, чтобы нижайше просить вас принять меня к себе в услужение. И как же мне оставаться одетым, если мой наставник наг? Как я могу стоять, ежели наставник на коленях? – Полностью раздевшись, я преклонил колена рядом с ним.

Старец разинул рот и в изумлении уставился на меня.

– Нет-нет-нет, – проговорил он. – Ступай прочь. Немедленно.

Он подхватил меня под мышки и попытался поставить на ноги, но я был сильнее и к тому же хотел показать ему твердость своих намерений.

– Юноша, – старец, тяжело дыша, сдался, – что ты от меня хочешь? Я сделаю все что угодно, лишь бы ты убрался из моей пещеры.

Краешком глаза я увидел, что он потянулся за своим рубищем, и к тому моменту, когда я выпрямил спину, уже успел одеться. Теперь старик сидел, скрестив ноги, на своей лежанке из сена. Обмахивая себя большущим сухим листом, он впился в меня пристальным, сверлящим взглядом.

Продолжая стоять на коленях, я развернулся к нему лицом.

– Прошу меня простить, о мудрейший, но я явился сюда лишь с одной-единственной целью – чтобы стать твоим учеником. Ваши слова, сказанные мне во время нашей предыдущей встречи, произвели на меня глубочайшее впечатление, и я вынужден остаться здесь, покуда не постигну до конца их смысл.

Старец, не сводивший с меня взгляд, еще сильнее замахал листом. Глаза его были как студеный снежный буран, что ворвался мне прямо в душу, или как раскаленные иглы, направленные в самые глубины моего естества. Так прошло несколько минут, и наконец мудрец, будто бы узнав все, что хотел, смежил веки. Когда он их снова поднял, на его лице проступила улыбка.

– Останешься здесь – тебя ждет смерть, – сказал он. – Причем медленная и мучительная, в отличие от той, что умерла твоя жена. Ты будешь страдать, как те, кого в прежние времена приговаривали к казни через десять тысяч порезов.

– Я готов пойти на муки, – сказал я.

– А ты к ним был готов, когда твоя жена рассталась с жизнью? – Он скрестил руки на груди. – Тебе следовало погибнуть вместе с ней. Так бы поступил мужественный человек, не имеющий предназначения. Отдал бы свою жизнь ради некой цели. Но откуда у тебя мужеству-то взяться? Всю свою жизнь ты вел себя как трус. Такого поведения устыдился бы и заяц.

– Я закрыл собой товарища от пули, – возразил я и весь напрягся, чтобы сохранить самообладание и не дать воли гневу. – Я вызвался пройти через минное поле.

– Трус, – будто не слыша, припечатал меня старец. – И ты не видишь в своей трусливости ничего плохого, поскольку тебя окружают лишь трусы. – Он снова принялся неспешно обмахивать себя листом, медленно цедя слова, будто выдыхая их мне в лицо. – Вся ваша армия сплошь трусы да разбойники. И товарищ, которого ты спас, – тоже трусливая тварь.

Я заморгал. От шее вниз по всему позвоночнику прошлась волна мурашек. Я почувствовал холодок в несуществующей ампутированной ноге. Она заныла так, будто по-прежнему была на месте, и я почувствовал, будто заново переживаю момент, когда пуля угодила мне в кость.

– Да-да-да, – покивал отшельник. – Всю твою жизнь тебя окружали трусы. Растили тебя трусы, дети твои будут трусы, и государством, в котором ты заживешь, тоже будут управлять трусы. – Он провел языком по губам, слизывая с них пену. – Даже твоя жена, та самая шлюха, которую армия подобрала по дороге, она тоже была трусихой. Что, скажешь, я не прав?