Докторам приходилось ширять его наркотой, чтобы он излечился. Им приходилось
делать это, потому что они боялись, что он умрет. У него врожденные дефекты. И все
эти люди смотрели на меня — я видел это в их глазах — они обвиняли меня. Одно то,
69
что его мать — метамфетаминщица уже плохо, но то, что и отец педик... Бедный
малыш. Бедный-бедный малыш. И я говорю о таких людях, как, например, моя
собственная мать. Мой брат Билл. Его жена. Мы думали, что Ной не выживет, и я
пошел в церковь, к священнику просить покрестить сына, но он посмотрел на меня как
на отбросы вселенной. И все эти люди, то, как они смотрят на меня, то, как они
смотрят на Ноя...
— Мне жаль, — проговорил мягко Джей.
— Не знаю, почему говорю тебе все это, — сказал я, вытянув руку из—под его
ладони, чувствуя себя неловко.
— Я рад, что ты рассказал мне.
— Знаешь, что я услышал как-то раз? — спросил я.
— Что?
— Какой-то парень на радио — какой-то правый христианин, который,
наверняка, слишком много дрочит, предлагал сделать подземную железную дорогу,
типа той, что строили для перевозки спасавшихся беглых рабов. Только он предлагал
построить такую, чтобы увозить детей геев в безопасное место. И тут меня накрыло:
он же говорил о моем Ное. Говорил о моем маленьком мальчике. Понимаешь? Ты хоть
представляешь, что я тогда почувствовал?
— Какой ужас, — сказал он.
Я вытер глаза и отвернулся от него.
— Мне очень жаль, — произнес он.
— Не знаю, что сделаю, если кто-нибудь заберет у меня моего малыша, — сказал
я.
— Они не могут этого сделать, — уверил Джексон.
— Они также не могли вешать чернокожих на магнолиевых деревьях, но их это
никогда не останавливало, верно? — противопоставил я. — Нельзя владеть людьми.
Нельзя ночью идти в невольничий квартал и насиловать пленных женщин, чтобы
наплодить себе еще больше рабов. Нельзя сжигать кресты во дворах людей. Нельзя
пытать их и сжигать заживо. Не говори мне что могут, а что не могут сделать люди.
Кажется, он не знал, что ответить мне на это.
— Прости, — произнес я. — Мне не следовало сидеть тут и попусту молоть
языком, как дурак.
— Ты что-нибудь слышал о "правах геев"? — спросил он.
Я рассмеялся ему в лицо.
— Может, здесь такого еще нет, но скоро будет, — ответил он.
— И что это такое?
— Пока гетеросексуалы ведут бесконечные разговоры о нашей врожденной
патологии, мы пытаемся жить своей жизнью. Я плохо смыслю в политике, но хорошо
знаю свои права. Откровенно говоря, я удивлен. От тебя забеременела девушка. Ты
решил поступить правильно, взять на себя ответственность за нее и за ребенка. И люди
порицают тебя за это? Серьезно? Вокруг полно недобросовестных отцов,
отказывающихся платить алименты своим детям и не желающим быть частью их
жизни, а они порицают тебя за ответственность? Разве ты не видишь насколько все
исковеркано? А вот и ты, с ненавистью к себе, как будто поверил им, как будто и
правда думаешь, что твоему сыну с ними будет лучше. Что за чертовщина то?
Он взял меня за руку, не обращая внимания на то, что могли окружающие
увидеть, услышать или подумать о нас.
— Ты когда-нибудь избивал Ноя? — спросил он.
— Конечно, нет! — воскликнул я, со злостью выдергивая руку из его хватки.
— А приводил его в больницу с необъяснимыми ранами?
70
— Нет!
— Домогаешься к нему? Бьешь, когда выпьешь? Припечатываешь к стене, когда
злишься? Люди вызывали Службу по защите детей, интересуясь, что у вас
происходит?
— К чему ты, мать твою, клонишь?
— Я работаю медбратом в педиатрии, Вилли. Каждый день вижу очень много
детей. И родителей... вызывающих подозрения. Хватает и взгляда на этих детей, чтобы
понять — что-то не так. По твоим словам, складывается впечатление, что некоторые
будут просто счастливы найти повод и забрать у тебя Ноя. Тебя проверяли
специалисты по вопросам населения и здравоохранения?
— Конечно, нет.
— Тебя когда-нибудь обвиняли в жестоком обращении к сыну?
— Да за что меня обвинять?
— Вот именно. Может, ты не такой уж ужасный родитель. Эта мысль тебе в
голову не приходила? Может, ты выкладываешься на пределе своих возможностей.
Может, ты просто немного злишься, от того, что эти люди должны тебе помогать, а не
сидеть и осуждать тебя, заставляя сомневаться в себе.
— Может, — согласился я.
— Быть родителем тяжело.
— А у тебя, конечно, такой богатый личный опыт.
— Я и понятия не имею, каково быть родителем, но из того, что я читал, везде
пишут, как это тяжело. Даже при самых лучших условиях, с любящим партнером под
боком, готовым прийти на помощь, это тяжело. А с глухим ребенком, чьи потребности
особенные, это в разы тяжелее. Ты проделал потрясающую работу, и я не позволю
тебе сидеть здесь и наговаривать на себя за зря.
Я негромко рассмеялся.
— Почему ты смеешься? — требовательно спросил он.